– Это непорядок, господа! – вдруг сказал на французском Терлецкий. – Как так? Я, переводчик, не понимаю ни слова из вашего разговора!

Тоннер пожал плечами. Что за беда?

– Не надо, – нараспев добавил, обращаясь исключительно к доктору, по-русски Терлецкий, – не надо разговаривать на английском, я такого не знаю.

Фраза была сказана столь задушевно-доверительно, так внимательно на Илью Андреевича посмотрели немигающие серые глаза, что и сомнений-то не осталось.

«Из Третьего», – диагностировал доктор. Сопровождающим к иностранцу приставлен. И не в открытую, а инкогнито! Вряд ли Тоннер, с его невысоким чином, оказался бы первым в очереди за лошадьми, кабы не скрывал Терлецкий от американца место службы.

Поблагодарив за пряники, доктор раскрыл труды Рооса. Но тот внезапно выхватил книжки, быстро расписался на титульных листах, а потом широким жестом преподнес обратно. Растроганный Илья Андреевич в изысканных выражениях поблагодарил.

– О, как любезно, – сказал в ответ этнограф и неожиданно добавил: – С вас сорок рублей.

Изумленный Тоннер открыл было рот, но неутомимый исследователь дикой жизни не дал ему и слова вставить:

– Это самая лучшая цена здесь и сейчас за обе мои книжки, да еще с автографом автора. Нигде в России вы не сможете купить их дешевле!

Видя, что опешивший Тоннер не знает, как поступить, Роос продолжил:

– В знак моего особого расположения к вам делаю к двум прекрасным книгам очень ценный подарок. – С таинственным видом он что-то вытащил из-за пазухи. – Настоящее перо из головного убора вождя племени мунси. Оно ваше.

Тоннер безропотно вытащил бумажник и обменял сорок рублей на птичье перо и пару книг.

Роос, пряча деньги, довольно заметил:

– Увеличение бюджета экспедиций за счет продажи книг о предыдущих – мое изобретение. Правда, в Сахаре результаты были скромны, зато Россия полностью оправдывает ожидания.

– Вы-то хоть прочесть сможете, а вот зачем смоленский почтмейстер купил пять экземпляров? Сам понять не может, английского не знает. Но шельмец сделал большую скидку и дал кучу перьев в придачу, – поведал Тоннеру Терлецкий.

Снаружи послышался звон колокольчика. Смотритель выглянул в окно. Из подъехавшего дормеза лихо выпрыгнул корнет, а следом вылез пожилой сухопарый генерал в синем кавалерийском мундире и неожиданно легкой походкой направился в домик. Смотритель вжался в стул. Лошадей нет, значит, без оплеух не обойдется.

– Кавалерии генерал-майор Веригин Павел Павлович! – словно на высочайшей аудиенции провозгласил вошедший первым корнет и сразу посторонился, освобождая путь начальнику.

Услышав фамилию, смотритель бросился к генералу:

– Не узнаете, ваше превосходительство?

Генерал близоруко прищурился, внимательно рассмотрел почтового служащего, а потом сгреб того в охапку:

– Сочин!!! Жив, курилка! Здесь, значит, служишь?

– Так точно! Как по болезни списали, по почтовому ведомству числюсь. Господин генерал-майор, рад вас видеть. Не изволите ли чаю? Лошади отдыхают, готовы будут через час, не раньше. Вы уж извините.

– Хорошо! Подождем! Посмотри, стать-то какая! – сказал Веригин, обращаясь к адъютанту. – Вот с кого тебе следует брать пример. Мы с Сочиным еще в итальянской кампании сражались, я тогда штаб-ротмистром был. Эх, времена были… Женат?

– Женат, ваше благородие. – Сочин громко закричал: – Марфа!

Старуха выбежала из-за печки и бросилась в ноги генералу. Тот, смутившись, стал ее поднимать.

– А дети?

– Дети выросли, разъехались, – ответил Сочин. – А вы, ваше превосходительство? Жена, дети?

Генерал смутился:

– Да как-то не сложилось. Все служу и служу. Наверно, холостым помру.