– Данилка их какой год пасет! Не его вина, что волкам в лесу есть нечего.

Сама попадья голос подала:

– Оставим Данилку, пущай пасет.

– А… – Баклушин махнул рукой, – паси ужо.

-3-

Как добрел до дома, Данилка не помнил. Перед глазами так и сияло лицо Любавы Баклушиной. Ох и жаркие думы посеяла девка в его душе! Люди перед Данилкой расступались. Жалели паренька. Иной ворчал:

– Эх ты, башка соломой крытая, уже и с Лешием сговороиться не можешь…

Чьи то были слова Данилка смекнул только когда захлопнул за собой дверь студеной избы. Кажись самого Емельяна.

Дом Данилкин стоял на отшибе, в конце села. Родители давно померли. С тринадцати лет рос парнишка сиротой. Тем и кормился, что пас чужой скот. Своим покуда обзавестись не пришлось. Была правда у Данилки бабка, но и та не родная. Отец его помер когда мальчонка только-только на ножки встал. Спустя четыре года мать сосватал дядька Егор. Она и пошла. А куда деваться? Худо в деревне без мужика. Пошла – не пожалела, хоть и был Егор старше ее, почитай, годков на двадцать. Работящий, хозяйственный и с сыном, как с родным обходился. Данилка и не помнил, чтобы отчим когда на него руку поднял. Если только иной раз по загривку шибанет. Но парень зла не держал, все за дело.

Нет, что и говорить, при матери да Егоре хорошо жилось Данилке. В сиротской доле иное житье. Бабка Акулина, мать Егора первое время глядела за мальцом. Хотя в тринадцать-то лет какой уж малец! Нужда приспеет, в миг из отроков в мужиках окажешься. В деревне что? Главное была б силенка. А Данилка парень не из хилых. Пройдет пора пастушья, так и зимой здоровому парню завсегда в деревне работа найдется. Кому дров наколоть, кому забор подлатать. На селе вдов хватает, мужицкие руки зря не пропадут. Егор-то еще сызмальства учил его по плотницкому делу.

Изба у Данилки крепкая, добротная. Егор своими руками ставил. Снаружи глядеть любо-дорого. А вот как дверь изнутри затворишь, сразу почувствуешь – не обласканы стены женской заботой. Нет в избе уюта. Данилка давно мечтал: хозяйку б сюда. Да и пора пришла, девятнадцатый год уж. И девки на него глядели, парень видный, рукастый. Да только беда – кроме Любавы Баклушиной ни одна ни мила.

Так и грезил Данилка думой несбыточной до сего дня, пока Любава на людском сходе не вступилась за него пред отцом. Тут уж душа с ног на голову! Авось и глянется он Любаве? Чего в жизни не бывает. Залетела в голову шальная мысль, не изгонишь.

Всю ночь маялся Данилка, глаз сомкнуть не мог. Лишь задремлет, то Любава грезится, то волки с телятами. Вот снится ему: волк подкараулил теленка и тащит в лес. Данилка спохватился, кинулся следом. Несется, ног не зная. Вот уже нагнал. Как вдруг зверь сам остановился, повернул к нему свою морду. Глядит Данилка, а теленок уж задушенный лежит. А тут, откуда ни возьмись, вместо волка Любава стоит. Смотрит своими глазищами, а в лице укор. Так и говорит ему: «Эх, ты! Я-то понадеялась, пред батюшкой за тебя вступилась, а ты опять теленка не доглядел! Не пойду за тебя, башка соломой крытая, уже и с Лешим сговориться не можешь!».

Проснулся Данилка, под рубахой холодный пот. Последние слова Любавы так и бьются в голове. Вышел из избы. Во дворах еще петухи не проснулись. Зачерпнул из колодца студеной воды. Окатился с макушки до пят, чтоб скорее сон согнать. И лишь теперь сообразил, что слова эти еще на сходе слыхал. И вовсе они не Любавы Баклушиной, а Емельяна. То ли всерьез дядька сказывал, то ли так, в сердцах бросил… Да только запали они в Данилкину душу. Так и пришла мысль сама собой: А верно, с Лешим что ли, сговориться?