Ты не видал ее на стогнах городских,
Стоящую одну по вечерам?
Ты не видал ее на торжищах людских?
Ты не видал ее, входящую во храм?
Нет, ты видал, но ты спешил пройти,
Боясь узнать ее, заблудшую жену.
Нет, ты видал, но ты искал пути
В далекую, туманную страну.
И не нашел… И вот опять она,
Как нищая, явилась за тобой,
Сияньем мертвенным луны окружена,
Под крестной ношей согнута спина,
В глазах упрек жестокий и немой.
17 февраля 1923
С.А.Ш.
Я песен не жалел. Но, чуждыми друзьями
Обманутый, я песни затаил.
И жил один. И дни текли за днями.
И грезился ночами Азраил.
И полный страсти, полный искушений,
Я прежний путь уже не находил
И тщетно ждал таинственных свершений,
Следя бесстрастное течение светил.
Но друг иной пришел с заветными словами
И скорбь мою и страх не осудил.
И снова отдых полн бестрепетными снами,
И снова мне не страшен Азраил.
2 апреля 1923
С.Ш.
Жемчужину в долине океана
Добыть искателю жемчужин легче,
Чем на земле, то солнечной, то темной,
То радостной, то скорбной и туманной,
Найти такую душу, как твоя.
12 апреля 1923
Воспоминания в Губаревке
Посвящается памяти А.Л. Шахматова
I
Померкнул синий блеск таинственных ночей.
Уюта старого иссякнул аромат…
Стою в безмолвии у затворенных врат
И слышу мерный звон обманчивых ключей.
Где ты, родимый дом, родимый мой очаг?
Пять лет уже прошло, как двадцать-тридцать лет…
Какой тяжелый сон, какой кошмарный бред!
О, как, цветок весны моей, ты не зачах!
К тебе спущусь опять, зеленый мой родник.
Ты примешь ли меня, как прежде принимал,
И будешь ли журчать, как прежде ты журчал,
О, если б твой шумок мне в душу вновь проник!..
Сойду под сень твою, густой старинный сад,
В прохладном сумраке таинственных аллей
Детьми играли мы в подводных королей,
И нашим царством был в овраге водопад.
Дорожки скрытые, о, сколько, сколько раз
Меня спасали вы от шумных-нудных встреч,
И в тишине глухой вели со мною речь
Осина, липа, дуб, ольха, береза, вяз.
Я посещу и вас, крестьянские дворы,
Спугну гусей и кур и скученных овец,
Введут ли там меня, как прежде, в погребец,
Чтобы спасти меня от тягостной жары?..
Певучие я вновь услышу голоса
И много вспомню вдруг я прозвищ иль имен,
И повесть скорбная из дедовских времен
Пройдет передо мной, как тучек полоса.
Не с этой ли горы Емелька Пугачев
Оглядывал простор саратовских полей
И, буйною гордясь победою своей,
Нетерпеливо ждал разосланных гонцов.
Здесь пушки вижу я, свидетелей борьбы
Помещиков степных с разбойничьим главой.
Тогда повешен был и прадед бедный мой
Мятежником лихим и баловнем судьбы.
Емелька был казнен. Но пугачевский род,
Пройдя через века, восстал в стихийный век
И на брегах святых великих русских рек
В дворцах и хижинах зажег переворот.
Квадриги пронеслись родной моей страны.
Столетьями мелькнув, – им нет пути назад.
Но, той же страстию объятые, горят
Потомки бледные великой старины…
II
Какой роскошный взмах косматых облаков!
И словно райских птиц непостижимый взлет!
И, к небу схвачена, душа твоя замрет,
Свободная от зла и от земных оков.
Ночь. Степь. Деревня спит. И только путь стрелой
Летит чуть видимый неведомо куда,
И в горнем храме одинокая звезда
Горит, небесный освещая аналой.
За ночью ночь и день за днем плывут-растут,
Все для меня равно мгновенны и легки:
Я их сбираю, словно в поле васильки,
И в память связываю лентою минут.
Прости, мой дом, опять ты без меня
Застынешь, сирый и разрушенный в глуши,
Но знай, что будут жить отныне две души,
Святую память о покинутом храня.
Как не хранить! Не ты ли охранял
Труды и дни того, кто в глубь веков проник,
Кто лучше всех познал российский мой язык.
Кто знал, что значит Русь и русский идеал.
III
Не тем ли, русские, мы славны и горды,