Твоей реки дремотный дух
Ласкает тайной речью слух.
И дышит Всадник над рекой.
Хранящий город вековой.
И дышат город и Нева.
Завороженные навек.
Голубоватый легкий снег
Земли касается едва.
Покров набрасывая свой;
И жемчуга его горят.
Лаская утомленный взгляд.
И тучки грезят над водой.
Затканны призрачной луной.
Иду в полночной полумгле
Пустынным берегом реки.
Уже потухли огоньки.
И только отблеск на стекле
Дворцовых окон от луны.
И спит Растреллевский дворец.
Лишь я – полуночный певец, —
Не пробуждая тишины.
Касаюсь дремлющей струны.
. . . . . . . . . . . . . . .
Скажи: ты помнишь Летний сад
С его решеткой кружевной?
Как ты искал в полдневный зной
Тенистой неги у дриад.
Как любовался ты игрой
Детей, и дедушка Крылов,
Казалось, говорил без слов
Народной мудростью с тобой,
И безыскусной, и простой.
Не нам, не нам забыть цветы
Невинной юности своей,
И не отнимет Гименей
От нас беспечные мечты.
Казанский помнишь ли Собор?
О, сколько вдохновений в нем
Сожгли мы жертвенным огнем.
И я, как ты, всё до сих пор
Сентиментальный вояжер…
1921
Далеко я иду от моей избы
Далеко я иду от моей избы
Через лес весенней тропой.
Уйду ль, не уйду ль от моей судьбы —
Но вернусь не с пустою сумой.
Насбираю я песен в родном краю,
Запасусь мечтами навек.
И вернусь богатым в лачугу свою,
Лишь первый выпадет снег
<1921-1922>
Не может сердце жить покоем
«Не может сердце жить покоем»[1],
Доколь покоя не дано.
Псалмы читаю пред налоем…
Не стало б в жизни мне все равно:
Боюсь бездомного скитанья,
Боюсь удушливой тоски.
Не дай, Господь, без упованья
Остановиться у реки,
Чтоб заглянуть в немое лоно
И броситься, перекрестясь.
О, дай мне мудрость Соломона,
Чтоб не порвать святую связь…
Но скажет Бог: царя Давида
В пустыню гнал Авессалом —
Какая ж смертная обида
Твой возмутит ко мне псалом.
10 февраля 1922
Из недоконченной поэмы
Он заглянул в ночное море —
Звездное море – и зарыдал.
«Девушка пела в церковном хоре»…
О, если б я судьбу разгадал…
Он полюбил свою мечту,
Певец мечтательный и нежный,
И дружбе с жизнью безмятежной
Он изменил. Но красоту
Постиг душой своей безбрежной.
Июль 1922
Из элегии
Я возвращусь восторженный и страстный
К спокойным ларам, и в тиши ночной
Придешь ко мне и ласковой, и властной
Таинственно беседовать со мной.
Я посвящу тебе сокрытые виденья,
Моей камены знойные цветы,
И до зарниц тревожных пробужденья
Со мной, любимая, пробудешь ты.
И ты уйдешь – но за тобою следом
Пойду с тоской, понятною лишь мне.
Пусть будет жизнь тогда безумством или бредом,
Пусть я сгорю в мучительном огне.
30 ноября 1922
Осень в Петергофе
Л.В. Николаеву
Много красок на кусты и деревья
Наложила художница-осень.
А влюбленный в нее ветер
Все дороги убрал коврами.
И застыли в осенней истоме
Молчаливые изваянья.
Но дворцы пустынные рады
Вдохновенному пиру ветра.
И умолкнувшие фонтаны.
Затихающие водопады
Вместе с ними грустят о прошлом.
И дубы вековые, и клены.
И березы, и даже ели —
Вместе с ними грустят о прошлом…
И вдали на могучем органе
Божественные фуги
Играет извечно море,
Никакой не зная печали…
1922
Мечта
Обрывок черный вуали.
Обрывок белый письма…
А сколько тайной печали!
Какая на сердце тьма!
Казалось – счастие близко.
Казалось – любовь без конца.
Но тучи нависли низко.
И некуда спрятать лица.
И ходишь, как будто потерян.
Как будто без крова живешь;
Ни в ком и ни в чем не уверен.
Ничего ниоткуда не ждешь.
Только песни остались и звуки.
Только слово одно – мечта…
И бесстрастные тронут руки
Ту вуаль и обрывок листа.
1922
На улице, в ночи, явилась мне она
Д.М Потемкину
На улице, в ночи, явилась мне она
При блеске матовом петропольской луны:
Под крестной ношей согнута спина,
И вдаль безумные глаза устремлены…