– Хорош реветь, все слёзы не выплачешь! Слушай – ты знаешь, я твоего Гришку не люблю, дурака безбашенного, выгораживать не собираюсь алкаша этого, да ещё и блядуна, как выяснилось. Тоже мне, нашла от кого извинений ждать, самовлюбленный хрен! Сама стелишься всё под него, а потом уважения ждёшь! Сделай так, чтобы он тебя слушался! Тогда и уважать будет.

– Как я это сделаю?

– Да очень просто – скажи: ещё раз нажрёшься, ко мне в этот день не подходи!

– Ты что! Я так не смогу сказать! Да и оттолкнуть его не смогу. И вообще – в большинстве случаях я сама и начинаю. И как раз в этих самых, – покраснела она, – ну не могу я без него!

– Хм… Ну вот и результаты твоего «не могу». Ладно, не защищаю его, но все же – может быть, шалава преувеличивает, а? Чтоб её вина меньше? Ты глянь-ка – позвали её, напоили, чуть не силком трахнули! Ну, Красная Шапочка и Серый Волк, как есть! Скажи Алексу этому. Пусть знает, кого на груди пригрел.

– Да ну что ты, Вер, зачем я буду говорить! Он же друг Грегора. Поссорятся. И Юла права – кому от этого станет легче?

– Как кому? Тебе – отомстишь падлюке, и за себя, и за Гришку – за каким хреном она его сдала с головой? То есть не с головой, а… ну не в этом дело. Зачем она девок приплела? Её же вопрос: кому от этого легче стало? Отвечала бы за себя, а не впутывала других. Алексу станет легче, когда ты скажешь – может, нормальную бабу себе найдет. И Гришке урок – выпишет Алекс ему люлей, будет в следующий раз думать головой, а не… ну ты поняла. Надо сказать, вот как хочешь – надо.

Они выпили, и Вера долила вина.

– Нет, Верунь, не буду я ему говорить. Ну их. Я не знаю, как мне дальше быть. Ну хорошо, жить буду с мамой, работа есть, но… Верунь, я не хочу жить, – слёзы снова закапали из её глаз, – вообще не хочу, и не могу. Как же так: день пройдет, неделя, месяц – а я его не буду видеть, слышать, обнимать, целовать…

– Хватит, остановись, суть проблемы я поняла, не углубляйся слишком, а то я покраснею, – перебила ее подруга, – что я на это могу сказать? Может, там больше наговоров от этой суки. Ну случается пацану свернуть налево когда-никогда, тем более, что постоянно бухой. А мне ещё дед говорил: где пьянство – там и блядство. Но живет-то с тобой? И уже сколько. В конце концов, не сотрется же. Хватало ведь и на твою долю до сих пор? Закрой глаза, если уж так любишь.

– Да как я их закрою? Думать каждую минуту – может быть, именно сейчас он… А Юла вряд ли врала. Он сам сказал: «у меня очередь из королев стоит… только свистну». Сначала я не обратила внимание, думала – это он так, образно… а теперь. Он же такой красивый! Сексуальный. Я всё это время думала: почему он выбрал меня? Он – бог, а я кто? Ты глянь на его глаза – когда он смотрит в мои, у меня аж в животе все сводит, я дышать не могу! А губы – когда целует, ноги подкашиваются, и голова кругом идет! Я раньше думала, это для красоты в романах пишут, но убедилась, что всё так и происходит! Я готова ему всю себя… А тело… плечи… живот… его кожа… запах… – задыхалась Яна.

Вера рассмеялась.

– Кончила? Можем продолжать разговор? – Спросила она у покрасневшей подруги, – да, тяжелый случай! Черт, мне даже самой захотелось! Как тебя развозит! С виду и не подумаешь! Да видела я Гришку, чего мне на него смотреть. И глаза его в кучу, как накидается до поросячьего визга, и губы, которыми слова внятно сказать не может, мычит только, и спотыкающееся тело – вот именно, что тело, которое висит на тебе, иначе падает, само не в силах себя удержать, – она снова захохотала.

– Зря ты так, – обиделась Яна, – не всегда же он такой. И мне не смешно. У человека проблемы с алкоголем, это болезнь, а ты ржешь.