А дождавшись последовавших друг за другом погожих дней, он тотчас поспешил к изгороди, с усилием передвигая дрожащими членами своего тела. Но, разглядев ещё за несколько метров подгнившие, требующие замены жерди, составляющие изгородь и сильно накренившиеся столбы, старик поник, невольно замедляя шаг. «Неужто упадёт? – спросил он себя и присмотрелся. – Как есть упадёт. До зимы не выстоит. Нужно заменять. Идти в лес. Рубить дубы. Нести. Копать ямки. Где же сил взять? Ведь старость и без того бремя».

Чем ближе старик, тяготящийся размышлениями, приближался к излюбленному месту, тем дальше отодвигались житейские заботы и шире расплывался устланный зелёным ковром противоположный берег. Пётр Петрович остановился, пожелав сполна насладиться переполнившим его предвкушением созерцания реки, перекатывающейся с волны на волну в серебре отраженного солнечного света.

Он, точно развернув перед водотоком душу, сделал шаг к изгороди и вмиг осиротел. На реке не оказалось ни детей, ни портомоек. Лишь гуси, как и прежде, вскинув высоко головы, плыли по серёдке реки, да домашние утки теснились на мелководье. «Куда девались люди? Куда девались люди?» – затрещал в мыслях вопрос, заставив Петра Петровича вернуться домой и спрятаться под крышей.

Завернув за угол, он услышал задорный крик Марфы, шедшей вдоль грядок со стиральной доской в руках.

– Вот, Пётр, несу доску. Возвратить! – крикнула Марфа, завидев Петра Петровича.

– Не уж-то наперёд всё портки выстирала! – съязвил старик, желая избежать продолжения разговора с соседкой и как можно скорее проскользнуть в дом.

– Скажешь тоже. Разве наперёд выстираешь. Если бы можно было, то я ещё лет тридцать назад всё бельё выстирала бы. Чем теперь в старости руки в студёной воде морозить, да спину гнуть. Нет уж. Хватит! Теперь отдыхать буду. Пусть машина стирает.

– Какая машина? – приостановившись, попросил уточнить Пётр Петрович.

– Как какая. Стиральная! – горделиво вскинув голову, протянула соседка. – Сын из города привёз.

Увидав в окно подругу и услышав её разговор с мужем, на порог дома вышла Лидия Ивановна.

– Вот Лидка пришла доску тебе вернуть, – сказала Марфа, опершись локтем о перила крыльца.

– Теперь ейные портки машина стирать будет, – со злобой вставил старик и, скинув с ног калоши, скрылся за дверью.

– Машина! – удивлённо воскликнула Лидия Ивановна.

– Что это с ним? – спросила Марфа подругу, проводив старика взглядом.

– Не знаю. Может, болит у него что. О какой машине ты говорила?

– О стиральной! Разве ты не слыхала о стиральных машинах, которые на электричестве работают! Все бабы только об этом и говорят. Петровна даже корову продала, чтобы её купить.

– Да ты что! Корову! За стиральную машину!

– Так вот почему баб на реке нет! – выпалил старик, приоткрыв входную дверь.

– Каких баб? Ты о чём, – попросила уточнить Марфа, не расслышав Петра Петровича.

– А что Гринька, Степанидин внук, делает? – ещё больше раздражаясь, спросил старик, проигнорировав вопрос соседки.

– Когда я к вам пошла, он сел с отцом телевизор смотреть, – ответила Марфа и тут же вскрикнула: – Батюшки, да там же концерт начался!

– Ну, беги, беги. Смотри свой концерт. А Гринька раньше ведь не перед телевизором любил портки просиживать, а на реке рыбачить, – пробормотал Пётр Петрович себе под нос, посмотрев в спину Марфе и, обув калоши, направился в сарай.

– Петь, ты куда? – спросила Лидия Ивановна мужа, проснувшись ночью от шума.

Старик, освещённый тусклым светом масляной лампы, стоя у двери, надевал телогрейку.

– На рыбалку пойду, – ответил он и поспешил выйти из дому.