Мне было грустно. Во всем этом огромном городе у меня не было своего угла. Пять лет Омск был мне родным городом, пять лет у меня был дом. А сейчас я брожу как привидение по улицам, и мне некуда пристроиться на ночлег. Впрочем, не в ночлеге дело. Никто бы не выгнал меня в ночь из Юлькиной квартиры. Дело было в неприкаянности и бездомности души. Это моя душа бродила по большому городу, и спального места под крышей ей было недостаточно. Ей хотелось отыскать гавань, где можно укрыться, вернуть свою надежную прочную раковину, откуда ее так бесцеремонно вытряхнули обстоятельства.

К восьми вечера я добрела до дома Максима и чуть ли не час топталась перед домофоном, не решаясь позвонить: а вдруг он приехал уставший и хочет отдохнуть, а тут я приперлась вешать на него свои проблемы. Но его мама сказала, что он еще не возвращался. Предложила подняться. Я отказалась. Я была не в том состоянии, чтобы производить впечатление на его родителей. Пошла на остановку и села на скамейку. Когда бы он ни приехал, здесь я его смогу встретить первая.

Я ждала до половины одиннадцатого, мимо меня проехало более сорока троллейбусов. Максим не появился. Я побрела на телеграф поговорить с мамой, но не выдержала и расплакалась, рассказывая, как брожу неприкаянная по улицам и мне некуда податься.

– Приезжай домой первым же утренним поездом, – велела мама, – нечего валять дурака в городе.

Я, конечно, не поехала. У мамы тепло и сытно, но я должна быть там, где мой мужчина. По крайней мере, оставшиеся дни.

Я еще раз дошла до Максима, убедилась, что его нет, и вернулась на остановку. Может быть, екатеринбургские друзья полгода ждали его, чтобы он помог им с ремонтом и теперь так просто не отпустят. Беспомощная приятельница Максима, которая сорвала его из города в такой неблагополучный для меня момент, казалась едва ли не главной причиной моего несчастья. Я не знала, сложно ли оформлять визы в Великобританию, но вряд ли в ее случае это было делом жизни и смерти. Обыкновенная занудная конференция занудных преподавателей – таких же унылых теток, как она сама. Я ненавидела ее со всей самозабвенностью, как маленький ребенок ненавидит тетю, которая пришла в гости и забирает мамино внимание. Ребенку все равно, серьезен ли разговор взрослых и обоснованны ли его претензии. Ему плохо, а мама занята тетей. Вывод: тетя – основной враг.

Одиноко ссутулившись на скамейке, я чувствовала себя потерявшейся собачонкой, ожидавшей хозяина. Мне было жалко себя, я сидела и плакала, резко утирая лицо, как только подходил очередной троллейбус. Мне не хотелось, чтобы Максим видел мои слезы, он не любил женских слез. И не хотелось, чтобы он видел, до какого жалкого состояния я дошла.

На улице темнело, прохожих становилось все меньше, пьяных все больше. Я ежилась от холода, но не уходила. Вокруг собирались алкаши, бомжи и проститутки. Хорошенькая компания для девушки из приличной семьи, привыкшей возвращаться домой до наступления темноты. Крапал дождь. Мерзкий такой, редкий и холодный. Но мне было все равно. Мне хотелось промокнуть, заболеть и умереть. Я бы, наверно, так и заночевала на скамейке, если бы меня не попытался снять какой-то мужик. Я чесанула от него, забыв про все свои напасти, и вернулась домой. Вернее, в дом, где меня никто не ждал. В кухне что-то жарили, в ванной мылись, в комнате смотрели телевизор. Я почувствовала себя еще более несчастной, потому что мне было даже негде спрятаться и выплакаться. Пристроилась куда-то в уголок и уснула под шум телевизора. Раньше я никогда не засыпала при свете.