Взаимозависимость между культурой и цивилизацией – это сложнейший комплекс, и он предстает в трех основных формах.

Первая из этих форм – генетическая. Культура творит цивилизацию. Первую создает творческий субъект, но его замысел не полон, не завершен, пока не воплощен, не объективирован во второй. Культура проектирует и возводит Собор, а цивилизация определяет его использование. Культура стремится придать цивилизации направленность и смысл. Ф. Достоевский, отвечая тем, кто утверждал, что «стук телег, подвозящих хлеб человечеству, полезнее Сикстинской Мадонны», писал: «…в чем же великая мысль? – Ну, обратить камни в хлебы, вот великая мысль… Самая великая?.. Очень великая… но не самая; великая, но второстепенная… наестся человек и… тотчас скажет: "Ну вот я наелся, а теперь что делать?" Вопрос остается совершенно открытым» [123, с. 173].

Вторая форма взаимосвязи культуры и цивилизации – структурно-функциональная. Они являются разными сторонами человеческой деятельности как системы, и ни одна из них не мыслима без другой. Выдающийся немецкий экономист и мыслитель XIX в. Ф. Лист писал: «Устраните духовное начало, и все, что называется богатством, превращается лишь в мертвую материю. Что сталось с сокровищами Тира и Карфагена, с богатством венецианских дворцов, когда дух отлетел от этих каменных масс?»

Наконец, между цивилизацией и культурой возможна и, в конечном счете, наступает дисфункциональная (нарушающая нормальное выполнение информационно-коммуникативных функций) связь. В терминах психоанализа она определяется как феномен «любви-ненависти». Его экзистенциальный источник – это «амбивалентность чувств в настоящем смысле, то есть совпадение любви и ненависти в основе значительных культурных образований» [370, с. 346].

Почему столь противоречивы взаимосвязи цивилизации и культуры? В этих контрастах есть объективные основания. Достигнутые результаты информационно-коммуникативной деятельности, становясь стереотипными, шаблонными, имитацией, а не новацией, ведут к утрате смысла, «высоты» культурных ценностей, формируя иллюзию самодостаточности и комплекс самодовольства цивилизации. Она «перестает задавать вопросы себе самой», стремится подменить собой культуру, оставляя последней участь аутсайдера. Образ самодовольной цивилизации, которая молится на идола «полезности», показал Ф. Достоевский: «Тут просто работа, полезная обществу деятельность, которая стоит всякой другой, и уже гораздо выше, например, деятельности какого-нибудь Рафаэля или Пушкина, потому что полезнее! – И благороднее, благороднее… Все, что полезно человечеству, то и благородно! Я понимаю только одно слово полезное]» [123, с. 285].

В конечном счете, цивилизацию покидает «душа» культуры. Но что тогда остается? Что значит цивилизация без культуры? Такой социальный проект в конце концов порождает античеловеческие, антигуманные интенции, сродни высказываниям Геринга: «Когда я слышу слово "культура", я хватаюсь за пистолет». Тогда «напрашивается очевидная историческая параллель с варварами, некогда угрожавшими цивилизованной империи; вторым изданием варварства может стать продолжение империи самой цивилизации» [237, с. 515]. 3. Бауман также опирается на термин «вторичная варваризация».

Только примат культуры над цивилизацией является гарантом гуманизма и духовности. И наоборот, самодостаточность цивилизации – это предпосылка ее кризиса, тупика, распада или катастрофы.

В таком контексте диалектика культуры и цивилизации не только пронизывает, но и определяет подлинно значимое в становлении, функционировании и динамике социума. Тем не менее этот вывод нередко сопряжен с нарущением