– Это жестоко… Жестоко! – приглушенно стонала она. – Нужно было без предупреждения… Жестоко…

Белый подошел к ней и присел на корточки:

– Город помилован. Можешь спать спокойно.

Равнодушная на мгновение затихла, потом заплакала еще сильнее.

– Э… то… жесто… ко!.. Не… навижу!..

– Дай ей воды, – резко сказал Белый Светловолосой и поднялся. – Жестоко! А жить так – не жестоко? А в «Приюте» своем торчать с этими придурками – не жестоко? Да все вы должны спасибо сказать за такую встряску. Когда бы вы получили такие острые ощущения? Отменяем мы это развлечение, понимаешь? Отменяем. – Он взглянул на меня. – Во всяком случае, откладываем.

– На, выпей.

Светловолосая протянула чашку, но Равнодушная оттолкнула ее руку. Она постепенно затихла, но по-прежнему не поднимала голову.

И в комнате наступила тишина. Сидели в креслах я, Равнодушная и два похожих друг на друга парня. Светловолосая поставила чашку и застыла, согнувшись и упираясь ладонями в стол. Белый, закрыв окно и прижавшись лбом к стеклу, смотрел на улицу. Молчание затягивалось, угнетало, молчание было унылым, как здешнее небо.

– Может быть, мне что-нибудь рассказать? – решил я разбить это тягостное молчание.

Белый внезапно подошел ко мне, наклонился и положил тяжелые ладони мне на плечи. И сказал, глядя прямо в глаза:

– Не надо. Не сейчас… Расскажешь завтра утром.

– Завтра утром, – эхом отозвалась Светловолосая.

Синий хмыкнул и произнес:

– Завтра утром мы пойдем по улицам и станем стучать во все двери, призывая людей к новой жизни.

– Помолчи, – коротко сказал Белый и добавил, уже убрав ладони и выпрямившись, но по-прежнему глядя на меня: – Дождемся финала. Ничего ведь уже не изменишь. А завтра будем думать…

И вновь все застыли в прежних позах. Словно актеры бросили веревочки, и деревянные куклы больше уже не могут пошевелиться…

Равнодушная распрямилась и осмотрелась, будто только что проснулась. В слабом свете, текущем в комнату из окна, виднелось ее бледное лицо с большими влажно блестящими глазами.

– А если я расскажу? – Голос ее дрожал. – Он ушел и оставил недопитый бокал. Можете пойти, посмотреть. И они тоже ушли. Они стали Поклонницами Скорби и замуровали себя в подвале, а он исчез… Где мне его искать? – Равнодушная снова уронила голову на колени.

– А зачем его искать? – вдруг спросил Зеленый и обвел всех взглядом. – Вы вот еще меня послушайте и сразу все поймете.

Белый недовольно поморщился и собрался что-то сказать, но Светловолосая его опередила:

– Давай, коли ты сегодня в ударе.

– Только прозу для разнообразия, – буркнул Синий. – Согласен?

– А я как раз и собирался прозу, – ответил Зеленый. – Плоды размышлений, так сказать. Слушайте.

– Ну-ну, – сказал Белый.

– Было время, когда не существовало таких понятий, как «жизнь» и «смерть». Небесные тела закономерно расцветали и закономерно уходили в небытие, не осознавая себя, как дар, данный Закономерностью, и отнятый той же неумолимой Закономерностью. – Зеленый говорил медленно, с запинками, словно вспоминая. – Они не осознавали себя, как нечто появившееся, и как нечто, чему суждено уйти с вселенской сцены, – и поэтому не могло быть тогда разговора о жизни и смерти. Но вот на одном из небесных тел однажды появилась жизнь – неважно, откуда – уродливая корка, которая, разбухая, стремилась вширь и ввысь, чтобы в конечном итоге уничтожить себя. Бульон жизни клокотал и кипел, пока не исторг Человека – существо ничтожное и жалкое, совсем не стоящее добрых слов и обреченное на муки самопознания.

Зеленый запнулся. Вздохнул. Никто не произнес ни слова.

– Что же такое Человек? Да, это существо, ничтожное в своих низменных стремлениях. Это существо, пытающееся доказать кому-то – кому? – что оно есть вершина творения, хотя не было творения, а тем более – вершины. Да, это существо жалкое, ибо недолог его век, хотя за век этот оно тщится достичь высот непомерных. Это существо, создающее себе кумиров и называющее их нелепыми именами, хотя никому не нужны никакие кумиры, а вся унизительная суета Человека означает только его неспособность быть самим собой. Ему обязательно нужно кому-то поклоняться. Существо смертное – и это самое главное, ибо в смерти предназначение человеческое.