– Не отворачивайся, тебе идёт. – Настя ткнула смартфоном чуть ли не в лицо, заставив меня дёрнуться и рассечь щёку о стальную зазубрину.

– Нет! Чёрт! – Я прижала к порезу ладонь, поспешно выбираясь из клешни. Между пальцев выскользнул шарик цвета моей многострадальной шевелюры, за ним другой. И вот уже целая россыпь алых бусин кружилась, норовя заляпать светлый рукав футболки. – Надо вернуться.

– Брось, это всего лишь царапина.

– Всего лишь? – Мои брови, окрасившиеся из-за проклятого укола всё в тот же пламенный цвет, поползли от удивления вверх. Уж кому, как не дочери главврача было знать: кровотечение в невесомости сильнее, чем на Земле, и процесс сворачивания длится дольше. Конечно, от царапины я не помру, но если попадёт инфекция, щёку разбарабанит будь здоров.

Арсений недовольно поморщился. Я думала, он возьмёт меня за руку и потащит к выходу из ангара, не слушая возражений. Но вместо этого он сказал:

– Ну вишенка, мы же только начали.

Услышав ласковое прозвище, я расплылась в улыбке, не сумев рассердиться. Арсений же отвернулся, чтобы считать табличку с кюар-кодом, отодранным от контейнера с рифлёными стенками и надписью, нанесённой через трафарет: «Осторожно! Хрупкий груз!».

– Надо же, – он повертел табличку в руках, словно надеясь найти больше информации на обратной стороне. – Какое-то экспериментальное лекарство от лихорадки Бортеньоля.

– От чего? – переспросила Настя, приняв эффектную позу для селфи: голова запрокинута, спина выгнута, ноги сложены как у балерины, танцующей фуэте.

М-да, видимо её мама так сильно устаёт на работе, что дома наложено табу на медицинские разговоры. Новая болезнь целый месяц не покидала выпуски новостей.

– Это такая зараза, поражает тех, кто долго живёт на станциях и кораблях. Вроде связана с космической радиацией, – пояснила я, растирая по коже продолжавшую сочиться из пореза кровь. Ощупав пальцами округлую щёку и маленький подбородок, я в очередной раз с досадой подумала: отчего же природа не наградила меня роскошными острыми скулами, как у некоторых девчонок из класса? Ну чисто переевший орехов хомяк.

– Верни на место, – добавила я, когда Арсений приставил подошвы ботинок к контейнеру с медикаментами, а затем резко разогнул ноги, спружинив в мою сторону.

– С чего это?

Красавчик с дурашливым видом запулил табличкой в робота-меха, так что она срикошетила от утопленной в плечи головы с глянцевым дисплеем вместо лица. Я попыталась перехватить кюар-код, но промахнулась, поймав в пригоршню воздух. Арсений же рывком подался вперёд, словно прыгнувший за рыбой дельфин, и вновь завладел добычей.

– Сдурел? Это лекарство.

Дрыгая руками и ногами, я предприняла новую попытку отобрать табличку. Тщетно. Учитывая, что ростом своему парню я доходила до подбородка, зрелище выходило вдвойне смешным. Хотя нет, не смешным – мною начало овладевать раздражение. Я была не против забраться в грузовой отсек в нерабочие часы, чтобы полетать в невесомости. И даже согласилась на дурацкую затею – перепутать коды на контейнерах. Это хотя бы забавно, когда здоровенный робот числится в системе как полосатый тунец. Но шутить с лекарством… Такого от своего парня я не ожидала.

– Оп! Оп! Опять не достала! – Рука с табличкой мелькала то слева, то справа, то наверху. Один раз я даже сумела в неё уцепиться, но не хватило силы разжать сложенные в кулак пальцы.

Тогда я сдала назад, упёрлась в матово-чёрный щиток на груди меха и прыгнула, метя Арсению в плечо. От удара мы закружились, повисая то боком, то вниз головой, а вместе с нами принялся вращаться полутёмный ангар, чьи светильники работали в эконом-режиме. Волосы лезли в лицо, брюки сползали всё ниже, и я мельком подумала, что зря поленилась надеть ремень. Возня сопровождалась моим сердитым пыхтением и веселыми подначиваниями Арсения, он-то дышал легко. Ящики, кран-балки, техника, приготовленная для отправки – всё превратилось в смазанный винегрет из тусклых пятен. На каждом обороте мимо проносилась Настя, снимавшая происходящее с довольной физиономией дорвавшегося до говяжьей вырезки кота. Заныли виски, а в горле возникло чувство, будто туда запихали губку, смоченную в прокисшем молоке.