Снова вспомнилась девушка, почти девочка, босая, в небесно-голубых одеждах, что назвала ее сегодня другим именем – тем, что в далекой прошлой жизни дали родители.

Анастасо.

Ее отец Кротир, родом из Лаконии, плебей темного происхождения, держал кабак в одном из бедных предместных кварталов города. От имени «Анастасо» пахло закопчённой кухней и пережаренной в специях слегка протухшей дичью, которую она, дочь трактирщика, выносила изрядно выпившим гостям, а они, не стесняясь, хватали ее на руки и грудь, пьяно хохоча, увлекали в комнаты. Это имя лоснилось тысячами толстых, нездоровых, опухших, сизых лиц, что чередой текли мимо юной Анастасо, пока однажды шутница-судьба не послала на трактирный двор уставшего с дороги юного наследника престола Романа.

Уж она не растерялась! Уж она в тот вечер наизнанку вывернулась, чтобы угодить будущему императору! И ведь получилось, зацепила, закружила парню голову, и из придорожного кабака оказалась во дворце.

Как говорится, из грязи да в князи.

Когда в октябре 959 года Константин VII умер, Феофано, естественно, вступила вместе с Романом II на престол.

Ей было тогда восемнадцать лет, юному императору – двадцать один.

Все поменялось, и она уже почти забыла старое имя свое, и тут – она, Параскева.

Она пришла в Константинополь неизвестно откуда, и сплетники замололи языками, обсуждая и додумывая то, чего не знали точно.

Говорили, что она знатная родом, и что добро свое она раздала страждущим, оставив себе ровно столько, чтобы самой не стоять с протянутой рукой. Говорили, что пост и молитва – вот ее занятия, и что цель ее – уйти в Святую землю и молиться там за всех живущих.

Пусть бы говорили, толпа всегда говорит, но дело пошло дальше – их начали сравнивать!

Ее, императрицу – и эту непонятную, неизвестно откуда явившуюся девушку.

В бессильной злости Феофано стукнула кулачком по столу – куда бы она не пошла, всюду говорили о той, пришлой.

И сравнение толпы было далеко не в пользу императрицы.

Какая она красавица!

Как чиста, как юна и невинна, как жертвенны ее дела!

Из-за Параскевы все будто с ума сошли – лучшие юноши города хотели взять ее в жены, но она ни на кого не обращала внимания. Монахи молились за ее здравие, да что монахи – патриарх! Патриарх Полиевкт, суровый и непреклонный, попал под очарование этой воплощенной невинности.

А девушке было все равно. Девушка ходила по Константинополю, заходила в храмы, говорила тихим голосом своим о добродетелях, и слова ее прорастали в душах людей светлыми цветами.

– Змея, – прошипела императрица, – сущая змея!

И тут же одернула себя – злись или не злись, но слова Параскевы разносил ветер по всему городу.

И никакая сила не могла заставить ее замолчать.

Феофано старалась не замечать голосов сплетников. Стремилась не слышать, как спорили на улицах и в закоулках дворца о том, кто же она – святая? Волшебница? Вила лесная?

А сегодня она, не боясь, вышла к ней, к самой императрице! На площадь вышла, перед всеми, перед замершей толпой протянула к ней, всесильной, руки и тихим голосом своим сказала:

– Покайся! Омой грехи свои слезами покаяния…

Внутри у Феофано все окаменело от этих слов.

Огромные, синие как небо, глаза смотрели в самую суть, крупные слезы жемчугом струились по чистому, одухотворенному лицу; лишь нечеловеческой силой воли императрица молча отвернулась от них и, гордо подняв голову, вошла в паланкин.

Негоже ей, императрице, удостаивать беседой неизвестно кого.

Но отчего же так муторно?

Отчего не идет сон?

Почему она прокручивает в голове несостоявшийся диалог, и раз за разом ищет аргументы, словно оправдываясь перед этой никчемной?