— Пап…

— Нет, Агния, позволь договорить. Мое мнение остается неизменным. Я бы хотел видеть рядом с тобой совершенно другого мужчину.

Я непроизвольно зажмурилась и тут же под веками вспыхнуло лицо Петра. Ухмылка… Мерцающие сталью глаза… Уродливый шрам на шее. Я тут же открыла глаза и крепче сжала телефон.

— Но я вижу, что эти твои отношения для тебя важны. Вижу, что нет никакой блажи в твоем поступке. Поэтому я хочу попросить у тебя прощения, дочка.

— Пап… Я… Всё это так ужасно и глупо. Прости меня. Я, правда, ничего не делала специально. Я дорожу этими отношениями, пап. Макс очень хороший парень. Да, он не богатый. Да, я знаю, что для тебя важна материальная составляющая жизни. Но… Я счастлива, разве не этого родители желают своим детям?

— Именно этого, дочка, — папа тяжело вздохнул.

Мне вдруг стало так легко дышать. Я всё еще слабо верила в то, что эта семейная эпопея наконец-то разрешилась. В прошлый раз я тоже так думала, а потом оказалось, что жестоко ошиблась.

— Пап, пожалуйста, скажи, что ты не шутишь. Иначе мы поссоримся на всю оставшуюся жизнь, — из меня вырвался нервный смешок.

— Не шучу, Агния. Я уже не в том возрасте, чтобы устраивать розыгрыши, — он тихо засмеялся. Мне всегда нравился его бархатный смех. Он у меня ассоциировался с моим детством. — Мы с мамой будем рады вас пригласить к нам. Устроим, как это сейчас модно говорить, барбекю. Познакомимся поближе. Ручаюсь, своего деспотичного монстра я засуну максимально глубоко в… себя.

— Пап, ты лучший! — я широко улыбнулась.

— Не такой уж и лучший, раз допустил всю эту бестолковую ссору.

После разговора с папой я еще несколько минут стояла будто оглушенная или, как минимум, выпившая две алкогольные «Маргариты». В голове немного гудело. Всё еще не верилось. И в то же время хотелось отчаянно поверить.

Опомнившись, я решила сразу же обо всем рассказать Максу. Выбежав на улицу, я поискала его взглядом, но нигде не нашла. Девчонки танцевали, а парни, наблюдая за ними, пили пиво и иногда посвистывали.

— Макса ищешь? — спросила меня Ника, девочка, которой я предложила попробовать себя на работе в нашем центре.

— Да.

— Он понес матрасы и круги в коморку. Купаться уже всё равно никто не будет.

— Спасибо, — бросив полотенце обратно на шезлонг, я обошла дом и направилась к небольшой кирпичной пристройке, что была отдана под коморку.

Дверь в нее оказалась приоткрытой, а свет почему-то не горел. Я подошла ближе и тут же резко затормозила и зажала рот рукой, наткнувшись пяткой на острый камешек. Стало так больно, что даже слезы на глаза выступили.

Из коморки донесся какой-то непонятный шум. Похожий на шуршание или шелест. Я аккуратно подошла ближе, прихрамывая на правую ногу. Не хотелось напугать Макса. Шелест вдруг сменил какой-то влажный звук шлепка.

Нахмурившись, я подошла еще ближе и заглянула в небольшое пространство между открытой дверью и косяком. Там, в полутьме тесной коморки, двое занимались чем угодно, но точно не укладыванием надувных матрасов.

Всхлипы, вздохи и шлепки… А еще до боли знакомая широкая спина.

— Глубже… Вот так. — Прошептал не менее знакомый голос.

Женский.

Голос Стеши.

— Дааа…

Сначала что-то непередаваемо больно дрогнуло в груди. Где-то по центру. Нет, в области левого подреберья. Затем через несколько секунд со всей силы ударило по солнечному сплетению. Отголоски этой странной боли разились даже по животу. Затем наступило онемение. Всё будто бы застыло.

Вместо того чтобы трусливо убежать и разрыдаться или устроить оглушительный скандал, я подошла еще ближе и взялась за ручку приоткрытой двери. Потянув ее на себя, я заглянула внутрь, чтобы убедиться. Мне нужно было убедиться, потому что где-то очень-очень глубоко в душе хотелось ошибиться. Ну с папой же я ошиблась. Может, и сейчас…