– Об этом позаботится министр, – заявил Хейне. – Ты выглядишь на все двадцать.

– А мы получим первоклассную рекомендацию от нашего селедочного капитана; прямо сейчас ее и напишем, – заявил Штолленберг.

Внизу кто-то заиграл на фисгармонии, затем послышалось пение: «А теперь отдохните, все леса, поля и города, весь мир погружается в сон…» Хейне спустился в кладовую и вернулся с тремя бутылками божоле. Они начали пить и, когда завыли сирены воздушной тревоги, ничего не услышали. Люди внизу тоже продолжали петь, как ни в чем не бывало.

– Ария царя слишком длинная, – сказал Тайхман. – Я помню ее еще с детства.

– У тебя, должно быть, очень хорошая память.

– Давайте его выключим. Я поставлю другую пластинку.

– Поставь что-нибудь приличное.

– Нет, лучше неприличное.

Хейне поставил маленькую пластинку и прибавил звук. Голос девушки пел: «Что ты делаешь со своей коленкой, дорогой Ганс…»

– Схожу-ка я за Молли, – сказал Хейне.

Девушка выпила с ними за компанию. Она была в строгом черном платье и белом фартуке. Когда пение внизу возобновилось, Хейне поставил пластинку с танцевальной музыкой, и Молли пошла танцевать. Движения ее были неуклюжими и неуверенными; вскоре она растянулась на полу, но даже не ушиблась в своих многочисленных одежках. Когда она поднялась и потянулась за новой рюмкой, Хейне произнес:

– Тебе уже хватит, лучше потанцуй еще, это тебя отрезвит.

Тогда она задрала юбку и стала изображать балерину, но все время падала. Штолленберг не мог оторвать от нее глаз. Хейне курил сигареты и равнодушно наблюдал, как Молли встает, падает, снова встает и снова падает. Когда она шлепнулась особенно тяжело, он заметил:

– Не шлепайся так громко, там внизу, как-никак, церковь.

Прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги.

Тайхман открыл окно. На улице уже стемнело. Воздух был влажным и душным; дело, похоже, шло к дождю. Верующие прощались у входа. Когда они разошлись, профессор взял лейку и стал поливать газон.

– Мне раздеться? – спросила Молли.

– Можешь не торопиться, – ответил Хейне.

При расставании профессор Хейне вручил Штолленбергу галстук.

– Прошу вас, поймите меня правильно – этот галстук подойдет вам больше.

Штолленберг тут же надел его.

У ворот сада Хейне заявил:

– Завтра утром я отошлю наши заявки в Киль; рекомендации старика пошлем позже. Я буду на борту к десяти. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи всем, – сказал Тайхман.

Когда они остались наедине, Штолленберг предложил пойти к девочкам.

– Это что, выкрутасы Молли на тебя так подействовали?

– Молли меня не волнует. Я просто не пойму, почему мы должны в тоске глядеть на луну, пока Герд будет шикарно проводить время?

– Значит, все-таки Молли.

Они отправились в квартал красных фонарей.

Сначала они с трудом ориентировались. Вокруг было темно, уличные фонари притушены. Первый же дом, куда они зашли, был так переполнен, что им пришлось бы долго ждать своей очереди, и они решили уйти отсюда.

– Мальчики, приходите через час, места будут, – крикнула им вслед мадам.

– Слишком долго ждать, – ответил Штолленберг, ухитрившись не покраснеть.

– Ты, похоже, здорово озабочен.

Тайхман удивился, как сильно подействовали на Штолленберга несколько бокалов красного вина. У следующего дома стояла группа моряков торгового флота – им удалось прорвать блокаду, объяснили моряки. Они только что прибыли из Южной Америки и намеревались поправить здоровье.

– Хорош хвастаться, – сказал Тайхман.

– А кто хвастается? Мы дважды уходили от английских эсминцев – дважды.

– Должно быть, это были очень тихоходные эсминцы, – заметил Тайхман.

– Скажешь тоже. Приходилось давать полный ход. Один из эсминцев открыл по нас огонь, но не попал.