– Ну и? – Казаков нетерпеливо ёрзнул задом на ящике.

– Вдруг слышим рядом, прикинь: в проломе за стеной, на этаж ниже – жизнь, кто-то стонет…Мы, понятно, метнулись на выручку, автоматы наперевес…Добежали, припали к щели и мгновенно опьянели от тепла. Помню, пахло жильём: углями, керосином, старым тряпьём, полушубками, войлоком. Наконец глаза привыкли к темноте, а там! Ба…твою мать в гарнизон!..– Суфьяныч звонко хлопнул в ладоши. – кровать здоровенная посреди подвала, с матрасами и подушками…Баба голая – ноги к потолку задраны, на ней мореман меж ляжек…в одном тельнике с голой жопой. Туда – сюда понужает, как паровой поршень…

– Вот это да-а! – восторженно гоготнул Сергунок. – чо?

– Тут передых у них случился. Видать, отстрелялся морской.

Мы притаились, зачем мешать песне? Слухаем – шёпот горячий.

– Кровать подлюка скрипит…весь берег услышит!

– Нехай завидуют. А, может, у нас военно-полевой роман, матросик?

– Цыц, дура, какой роман? Перепихнулись и хорош. Вся любовь и сиськи набок.

– Да ладно тарахтеть. Ой, ой ногу свело…Да погодь, ты матросик-барбосик, пуговка-сучка не расстёгивается!

– Тише ты, сирена! Ну, готова?

– Служу Советскому Союзу!

И тут они опять дали жару, только в шубу заворачивай… Он потом и говорит ей: так мол и так, благодарю за рвение. Молодец девка с понятием. Мужик без бабы, как солдат без винтовки.

Суфьяныч помолчал, добивая цигарку, бросил её под сапог.

– А потом они встали…срам прикрыть, значит…

– Хороша была девка? Корпусная? С дойками, как положено?

– Ну, ты кобель…

– Так как? – глаза Казака горели, рот был чуть приоткрыт, переполненный похотью пах напряжённо пульсировал.

– Баба, как баба? В полутьме молодой, свежей казалась. Знаешь, ведь? В темноте все кошки серые. Хотя помню, цвет лица был, как не живой…Шибко белый с румянами. И губы такие, ровно она, вот только свёклу ела, усёк?

– Шлюха, что ли? – Серёга вскинул подвижные чёрные брови.

– Точно так. Он ей банку тушёнки на стол поставил и треть буханки ржаного сверху.. Ещё спросил на последок:

Мужиков то много?

– Сегодня, ты первый.

– А вчера?

– Один старлей…и два солдатики прибегали. Жив будешь, приходи барбосик ещё. Спирт принеси. Соль, спички, хлеб. Я тут всегда, на посту. Ты – мне, я – тебе…Глядишь и выживем в этом аду!

– Нет, груз мы не получили. Фашист опять паром разбомбил. Одни бушлаты, как пельмени в кипящей воде.

Серёга Казаков хотел что-т ещё выяснить…Как вдруг патефонная игла, словно по живому, вжикнула по пластинке, песня оборвалась на полуслове…И следующую секунду по развалинам, по грудам кирпича и бетона, сквозь путанные сети колючей проволоки, над ржавыми обрубками противотанковых ежей из динамиков полетел громкий грассирующий голос на ломаном русском языке:

– Русиш залдатэн унд официрэн – сдавайтесь!

Вы окружены германский непобедимый армия. Ваше сопротивление бесполезно. Зачем проливай ненужный кровь? Будьте благоразумны! Немецкий командование гарантирует вам жизнь, медицинская помощь, горячий еда и добрый отношение.

Русиш залден, убивай свой фанатик-командирэн унд комиссарен! Бросай оружие – выходи. У вас есть 15 минут. Все, кто не выполнять приказ германский командование – будут уничтожены!

* * *

…Угрозы противника надрывно повторялись, как колдовское заклятие, но танкаевская линия обороны молчала. Никто не шелохнулся, не подал голоса.

«Спасибо, ребята. Баркалла, джигиты! Другого от вас и не ожидал, – комбат Танкаев мысленно говорил со своими бойцами и командирами. Следил за активностью врага, снова и снова цепко осматривал подозрительные места в поисках диверсантов-штурмовиков, хитронырых сапёров.