– А кто?

– Аристопель якой-то…ни то грек, ни то жид….бис его маму знает?

– Скорей порхатый, – со знанием подвёл черту Марат, и добавил сдержанно-злобно. – Эти всех учат со времён сотворения мира. Вот потому немец и не терпит их больше других. Видно, не зря говорят: «Смел и удачлив орёл в небе. Труслив и лжив, голоден, злобен и тощ на земле жид».

– О-о-ба-наа! Вот картина! Чих-пых меня в глаз…Не идёт, а пишет! – Казаков даже чутка привстал, что бы лучше разглядеть статную санитарку, быстро идущую впереди носилок. Ветер трепал на ней юбку, перебирал на белой шее мелкие пушистые завитки; под новой цигейковой ушанкой виден был тяжёлый шёлковый волос, схваченный чёрной атласной лентой. Ушитая гимнастёрка, стянутая в поясе армейским ремнём, не морщинясь, охватывала крутую спину, налитые плечи со старшинскими погонами и пышную, высокую грудь. Поднимаясь вместе с группой бойцов-санитаров в горку, она клонилась вперёд, ясно вылегала под гимнастёркой продольная ложбинка на спине.

Казаков известный в полку бабник, кобель-перехватчик, не отрываясь следил за нею; видел белёсые разводы слинялой подмышками от пота гимнастёрки, жадно провожал глазами каждое движение. Было видно: ему до крапивного зуда хотелось с нею познакомиться, заговорить, заглянуть в глаза.

– Что за диво! Почему не знаю? В рот меня чих-пых…Ишь ты и сапожки на ножках хромовые! Чья такая? Кто с ней цацкается?

– Хорош глазеть, шею свернёшь…Гляделки твои бесстыжие.

– Эт-то ещё почему? – Сергунок браво закрутил чёрный гусарский ус.

– Мой тебе совет Казак: сиди на жопе ровно. Тебе за неё вложат ума…

– И кто же? – дерзко глядя в глаза, усмехнулся Сергей.

– Зам по тылу, капитан Радченко. Это он привёз её недавно с правого берега. Жизня не тёплая остобыдла…Привык сытик с комфортом жить. Быт-то нам по домам к бабам не охота. Да уж, кому война, а кому мать родна. Он сволота и за Родину «воюет-то» с удобствами…

– Да уж, с «удобствами», – Сергунок до последнего обмасливал её взглядом. А та, будто чувствовала: покачивала своей прелестной грудью, как маятником, вызывающе подрагивая бёдрами, рысила в полевой лазарет, улыбаясь взводам поочередно, товарищам офицерам в отдельности. – «Вот, ведь, стерва…в бровь меня чих-пых…» – криво усмехнулся Казак.

– Даже не рыпайся, не твоя перина. Радченко стережёт её пуще глаза. Она вроде его ППШ. Он хоть и тыловая крыса и с животом, как тот ранец, зато с такими связями…– Суфьяныч закатил глаза. – Уф, спаси Аллах…Короче размажет, если что, дерьма от тебя не останется. Ферштейн, камерад?

– Учту. Данке шён за совет. Конь на четырёх ногах и то спотыкается. Но, как хоть звать – то её.

– Тамара.

– Ох, ты-ы…– Казак весело присвистнул это не про неё? Он сделал вид, будто у него в руках двухрядка и растянул меха:

Бежит по полю санитарка – звать Тамарка,

Давай. Тебя перевяжу…Сикусь-накусь-выкуси!

И в санитарную машину, ёксель-моксель, С собою рядом положу…

– Ну дела, – Серёга скрутил цигарку, пыхнул дымком, – у этого пузатого жука Радченко, поди, в каждом городе по такой королевне есть.

– Не дрейф…и тебе повезёт, – затягиваясь переданной цигаркой, успокоил Марат.

– Откуда? Везенье-то прикатит? В деревнях по три калеки осталось и те нарасхват.

– Вот и я за то! Наш брат теперь на вес золота! В почёте.

– Да уж. Только в нашем положении о юбках и мечтать. Во-он, какие тут у нас пейзажи: небо в огне, солдат в дерьме, земля в пепле. Здесь только влюбляться.

– Не скажи-и! – приподнятым голосом возразил Суфьяныч, прищурил рысьи глаза. – Третьего дня батяня-комбат отправил меня с бойцами на пристань груз встретить. Ну прибыли, значит…Вокруг жуть, чёрт ногу сломит…На пристани – хрен ночевал… над Волгой юнкерсы-мессеры коршунячьими стаями кружат. Вода кипит от их бомб, из-за стены воды другой берег не виден. Ну ждём, значит, укрылись получше, мало ли что…Груз больно ценный ждали!