И Иван прыгнул и полетел, словно у него за спиной выросли крылья. Приземлился.

Перед ним стоял крепкий, высокий немец в сером френче, с чёрными квадратными усиками, выставив вперед карабин со штыком. У Ивана трехлинейка, владеть которой он учился по нескольку часов в день. Поймав шейкой штыка рукоятку штык-ножа немецкого карабина, вышиб его из рук у немца. Второй удар – прямо в грудь. Выдернув штык, начал искать глазами очередного врага.

Наверное, Ивану следовало командовать, а не искать рукопашной. Но бой уже вступил в такую фазу, где никто никого не слышал и сам выбирал свою цель.

Вдруг перед ним возник немец с карабином, возник неожиданно, и внутри Ивана всё похолодело, потому что он не был готов к этой встрече. Секунду они смотрели друг на друга. Иван успел подумать: «Это конец».

Еще мгновение, и фашист вонзит в него свой штык. Вдруг над самым ухом раздался выстрел. И немец, получив пулю в лоб, откинув назад голову, не выпуская карабин, свалился под ноги Ивану. Он оглянулся, за спиной стоял Гришка с выпученными глазами. Но бой еще не кончился. В горячке Иван и спасибо не сказал.

Пять-шесть немцев, прячась в стрелковых нишах, вели беглый огонь. Роте повезло, что автомат оказался только у одного. Он успел ранить несколько бойцов, но остановить остальных был не в силах. Люди, сумевшие преодолеть простреливаемое поле, оставившие позади убитых товарищей, переступили порог страха.

У автоматчика опустел магазин, и его, как жука иголкой, прикололи штыком к стенке траншеи, он дёрнулся, вскрикнул и затих навсегда.

Лихорадочно дергающий затвор карабина унтер стоял до последнего, но прикладом размозжили ему голову и втоптали в землю. Остальных добили штыками.

Двое пулеметчиков разворачивали пулемет на треноге вдоль траншеи. В них стрелял из нагана в упор один из комвзводов, и пуля попала одному фашисту в руку. Он дёрнул пулёмёт на себя и этим на мгновение помешал пулемётчику.

Если б они сумели переставить пулемет, то неизвестно, как бы всё пошло дальше, но и их смяли подоспевшие бойцы.

Десятка два немцев, перескочив через бруствер, отступали. Грамотно, перебежками, прикрывая друг друга огнем.

За ними сгоряча кинулись наши. Упал, напоровшись на пулю, боец. Иван поймал за обмотку другого:

– Куда? Стреляй отсюда…

Время преследования упустили, но еще несколько немцев остались лежать на поле. Остальные нырнули в овражек и исчезли. Хотя противника выбили из траншей и заставили отступить, рота тоже понесла потери.

После схватки все тело Ивана дрожало. Григорий находил силы молиться. И Сашок куда-то запропастился.

«Не убит ли?» – подумал Иван.

Отдышавшись, стали собирать с поля бойцов. Убитых в одну сторону, раненых в другую. Двое – в живот. Они не выживут. И становится страшно от того, что на твоих глазах два человека уходят в небытиё и ты ничем им не поможешь. И всё внутри тебя болит, словно ты сам ранен или виноват в их страданиях.

Садишься на землю и куришь, стараясь не смотреть в сторону тех двух. Им больно, они в памяти, полны надежды и просят пить.

Им смачивают губы. Гришка, что бы их подбодрить, говорит мечтательно:

– В госпитале отдохнёте. В госпитале хорошо.

И они верят его словам. А во что ещё верить? Солдат без веры не жилец. И они представляют себе госпиталь, где тишина и покой и не стреляют, и улыбаются молоденькие медсёстры в белых халатах.

Один просит покурить. Ему дают. Он затягивается и кашляет, и кашель вызывает нестерпимую боль. Он стонет, как будто поёт заунывную песню.

Нет сил, но надо копать могилу. Воронки по близости нет. Три на три и полтора вглубь, этого хватит. Медленно опускают и укладывают убитых на дно.