Лейтенант, заметив его отсутствие, спросил:

– Ты куда запропастился?

– До ветру ходил, – не моргнув глазом, ответил Иван.

И поглядев, как взвод копает, напрягаясь из последних сил, добавил оправдываясь:

– Да вот, нашел.

И поставив табуретку перед Сашком, предложил:

– Присаживайтесь, товарищ лейтенант.

Уговаривать себя Сашок не заставил. Сел и подумал, что уже сто лет не сидел на стуле. Всё на земле да на корточках.

Все, продолжая работать, заулыбались, глядя на него. И он, смущённый всеобщим вниманием, поднялся и стал ходить.

А Иван, поплевав на ладони, вздохнул, примеряясь к лопате, и сказал сам себе, втыкая лопату в землю:

– Ну, с богом.

Лопаты, не переставая, звенели, вонзаясь в отвердевшую степь.

Григорий уже откидывал землю вперёд, словно строил стену между собой и немцами. Семёново наследство в который раз помогало.

Дело шло споро. Как говорится, бери больше, кидай дальше. И снова лейтенант бегал туда-сюда, как бы принимая работу.

Ивану хотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым по голове, чтобы не мельтешил. Но облокотившись на лопату, для минутного роздыха, он раздраженно подумал: «А что суетиться? Не для соседа роем, для себя. Жить захочешь, все по совести сделаешь, приказывать не надо».

Иван, не переставая долбить и отбрасывать землю в ту сторону, откуда пришли, продолжал думать: «Окоп без человека – мертвое дело… Это когда долго стоишь на одном месте, всё потихоньку обустраиваешь. И уже не окоп у тебя, а загляденье. А когда целыми днями то туда, то сюда, как ни старайся, хорошо не получится. Силы не те. Измотала война».

И вслух произнёс:

– Эх, измотала…

И смутившись за случайно вырвавшиеся слова, смеясь, сказал Гришке, копошившемуся рядом:

– Мы с тобой теперь мастера окопных дел.

Гришка не ответил, лишь скривил улыбку, а Иван продолжил:

– Первые специалисты в роте, а может, и в полку. А я ведь печник…

Гришка опять промолчал. А Иван продолжил:

– Печник. Кончится война, я тебе такую печь сварганю, любо-дорого посмотреть. Вся деревня сбежится смотреть. Зимой одно полено бросишь – и целый день в избе жарко, как в бане.

Гришка улыбнулся, не переставая копать. Иван замолчал. Копать и говорить не получалось. Копали долго, то ли от усталости, то ли от того, что земля стала ещё тверже.

И новый окоп похож на старый, или Ивану так кажется. Руки гудели, спина ныла.

Ночь ушла незаметно. Едва успели закончить.

– Ну вот, – сказал Иван, сбивая с лопаты остатки глины.

И оглядев свою работу и подмигивая прислонившемуся к стенке окопа раскрасневшемуся Григорию, добавил:

– Дело солдатское – никуда не торопись и везде поспеешь.

А уже солнце показалось. И оно не только согрело вспотевших, а потому озябших бойцов, а внесло в души какую-то радость.

Так радуется любой человек наступающему утру в ожидании только хорошего.

И пока немец не наступал, пока его самолёты не бомбили и сами в атаку не шли, солнечное утро доставляло только радость.

А взгляд на неизрытую воронками, на не пропахшую гарью землю успокаивал утомлённые войной сердца.

Иван закурил и стал любоваться восходящим солнцем.

И Григорий, и все остальные смотрели на восток, где из-за горизонта золотистым краем блеснуло солнце. И эти несколько минут тишины и света, когда никому не хочется убивать пусть даже самого лютого врага, разбудили человеческое в каждом и с одной и другой стороны.

Но уже набежали большие начальники, накричали на средних, средние на меньших, и закрутилась, завертелась карусель войны: застрочили пулемёты, засвистели пули. И потускнело восходящее солнце.

После бомбёжки, от которой барабанные перепонки долго не проходили, пулемётная стрельба казалась тихой отдушиной.