День закончился, но это событие долго не давало всем заснуть. Если против Ивановой звезды никто не возражал, то с Гришкиной медалью никто не соглашался.

Утром другие события отвлекут от пустых, в общем-то, размышлений.

Уж такая военная жизнь: раньше, чтоб увидеть, что делается под ногами, приходилось наклоняться, а из окопа всё перед глазами. К этому надо привыкнуть, что глаза всегда на уровне земли. Когда к этому привыкаешь, многое перестаёшь замечать.

Утром Иван, проснувшись, посмотрел на безоблачное небо, нехотя поднялся, сходил по малой нужде, а после этого всегда бывает расслабленность.

И случайно посмотрел не в сторону немцев, куда все смотрят всегда, а в сторону Волги, куда если и смотрят, то от случая к случаю. И в пожухлой траве увидел кузнечика.

Тот, слегка покрытый пылью, сидел недвижно. Казалось, что жизнь в маленьком тельце прервалась.

Но присмотревшись, Иван заметил, что тот перебирает лапками, порадовался этому. И сказал, обращаясь к новому знакомцу:

– Что, брат, и тебя война пылью обсыпала?

И добавил:

– Тоже небось не сладко. Вон, и травы-то хорошей нет.

А подумав, продолжил:

– С таких харчей не располнеешь.

Хотел Иван дать зелёную травинку кузнечику, но ничего и близко, и вдали не было. Кругом один пыльный сухостой. А его никто есть не будет.

– Да, брат, на войне всем не сахар.

– И с кем ты разговариваешь? – поинтересовался подошедший Сашок.

– Да вот живность объявилась на нашей территории.

Взводный, прищурившись одним глазом, посмотрел на кузнечика, улыбнулся и подхватил шутку:

– Намекаешь, надо его на довольствие поставить?

– А что, запишем красноармеец Кузнечик. Глядишь, на него лишнюю пайку и дадут.

– Может, ты и прав, – согласился Сашок.

– Ну не траву же пожухлую есть. Он же не корова, сеном не питается.

– А чем? – поинтересовался взводный.

– Чем-чем, не знаю чем, – пожимая плечами, ответил Иван.

Пока они рассуждали, не заметили, как возле них собрался весь народ.

Новое развлечение, раньше не наблюдаемое, а потому не привлекавшее внимания, появилось во взводе. Всем хотелось посмотреть на нового жильца, а некоторым даже потрогать.

Но Иван был начеку, останавливал словами:

– Не трогай, испугаешь.

А особо ретивым бил по рукам и возмущался:

– Дай вам волю, всё затопчете.

И на них же выругался ласково:

– Охломоны.

Целый день тишины, взвод обсуждал кузнечика, сожалея, что нет такого маленького обмундирования, чтобы одеть его по всей форме. И все смеялись, рассуждая о новом пополнении.

А оно, это пополнение, даже и не знало об этом, продолжая сидеть, как и сидело. Иван даже подумал:

– Может, он тоже контужен.

И ему стало жаль нового соседа. В обед, нацепив на травинку кусочек хлеба, подал новому знакомцу. Но тот есть не стал. И Иван согласился с ним, сказал извиняющимся голосом:

– Твоя правда, харчи не ахти какие. Но где других-то взять? Сам видишь – война кругом.

Кузнечик молчал, соглашаясь с ним. А Иван продолжал, обращаясь к нему:

– Ты бы себе, брат, окоп вырыл. А то, неровен час, грохнет так, что костей не соберёшь. Немец шутить не будет.

Иван ещё долго разговаривал бы с кузнечиком. Но день приближался к ночи, и после не очень сытного ужина, пожелав кузнечику спокойной ночи, уже сам подумывал пристроиться спать, как неожиданно в сумерках на позиции прибежал ротный.

В одной руке держал гранату, в другой пистолет и приказал немедленно отойти на новые позиции.

– Отступать, – невесело скомандовал взводный, выслушав приказ начальства.

Ему тоже, как и всем, на ночь глядя, тащиться неизвестно куда и маяться от безделья, пока взвод копает окопы. Это не радовало.