– В такой светлый день да не повоевать, так не бывает. Жди гостей.

У Сашка была надежда, что на этом всё кончится, и он с сомнением спросил:

– Ты думаешь?

– И к бабке не ходи.

Иван не ошибся, в наступившей тишине затарахтели моторы танков, и там, где гудели моторы, поднялась пыль.

А тут, с нашей стороны, их уже поджидала артиллерия. Это были уже другие орудия и другие люди.

И немецкие танкисты знали, где стоят пушки, поэтому и шли туда мордами вперёд. Да как не иди, все равно попадут.

В головной танк попало аж два снаряда. И он от первого вздрогнул, продолжая катиться, от второго замер.

И Иван, глядя на первый подбитый танк, сказал со злой иронией:

– И добавки не попросил.

– Ты о чем? – вдруг спросил притихший Сашок.

– Да о танке. Наелся, говорю. Болванки проглотил и…

Но не успел Иван договорить, как над головой просвистел снаряд. И этого мгновения было достаточно, чтобы все укрылись в окопах.

Снаряды стали рваться чаще, словно немцы искали место, где можно проехать дальше.

На какое-то мгновение удавалось поднять голову и посмотреть, что делается перед окопами. Уже три танка чадили.

Но остальные пока ползли вперёд, приказа отойти им не было. И пехота не отставала.

Придётся ли им вступить в бой или обойдётся, как обходилось не раз, Иван не знал, и никто не знал, как сложится бой. Всяко бывает. На одном краю от взрывов жарко, на другом в небо поплёвывают, хотя там и там умереть можно запросто. На войне смерть не спрашивает, сколько тебе лет. А раз – и нет человека. Еще минуту назад говорил с ним, и он даже смеялся, а вот нет человека – и все тут. Хорошо, если, кроме матери, и плакать некому. А то ещё и жена и дети. Вон сколько слёз наплачут.

О ком лейтенанту переживать? У него ни жены, ни детей. Да и девушки, наверное, нет. А у Ивана и матушка, и семья.

Только дом поставили, только жить собрались, а тут война. А Илюшеньке, сыночку, второй годик пошел, едва ходить начал, а уже лопотать пытается. Как они там? Да тоже небось несладко. На войне сладко не бывает. Иль тебе, иль родне, иль соседу – кому-нибудь да больно. А как без боли? Война!

И у немцев боли хватает. У них тоже сердца не железные. Горе хоть в Африке, а всё одно горе.

Вот он, двадцатипятилетний мужик, смотрит на эту молодёжь и думает, сколько в живых останется, когда война кончится, и останется ли он сам. В глубине души верил, что останется жить. Словно сам себе говорил:

– Все умрут, а я буду жить.

Но страх и сомнение не покидали. Война.

День подошел к обеду, а у немцев обед – дело святое. Как говорится, война войной, а обед по распорядку.

Поэтому и убрались. Подбитые танки чадили, испуская тошнотный запах горелого мяса.

Немцы затихли, и Ивану, и роте, и полку дали роздых.

– Щас бы щец из свежей капустки да со сметанкой, – сидя на корточках, привалившись спиной к стенке окопа, произнёс мечтательно лейтенант.

Ивану и самому захотелось щей. Да ещё с черным душистым свежим хлебушком. Да за столом, да дома, да в кругу семьи. И он поддержал Сашка:

– Да, неплохо было бы, а то вечером принесут горох. А в нем соли, аж скулы сводит.

– Соль желудок крепит, – блеснул своими познаниями в кулинарии лейтенант.

– Крепит-то она крепит, да есть-то каково.

Дальнейшие мечты и рассуждения были прерваны как-то странно быстро пообедавшими и показавшимися в боевых порядках немцами.

– На сытый желудок много не набегаешь. Зря они, – сказал Иван, повернувшись к лейтенанту. Но тот, приложив бинокль к глазам, рассматривал немцев. А чего их рассматривать? Чем больше убьешь, тем меньше станет.

А пыль, подхваченная ветерком, смешиваясь с дымами горящих танков, стелилась по степи и текла куда-то в сторону Волги.