Хлеборобы отказывались поставлять режиму по установленным им издевательски низким ценам даже то, что им удалось собрать: в 1931 году рыночная цена центнера ржи составляла 61 рубль 53 копейки, в то время как государство платило 5 рублей 50 копеек; для пшеницы это расхождение было еще более сильным [547]. Однако сейчас агенты по хлебозаготовкам забирали даже запасы, обеспечивавшие минимальный уровень потребления. После осенней заготовительной кампании 1931 года (она продолжалась до начала 1932 года) у крестьян осталось меньше хлеба, мяса и молока, чем когда-либо с середины 1920-х годов. «Товарищ Сталин, прошу вас обратить внимание на то, как колхозники живут в колхозах, – призывал автор одного из бесчисленных писем, поднимавших тему голода. – Выступать на собраниях невозможно; если ты выступишь, тебя называют оппортунистом» [548].

Сталин был единственным заслоном на пути к отступлению от строительства социализма. 16 ноября 1931 года, когда он шел по Ильинке, преодолевая недолгий маршрут от партийной штаб-квартиры на Старой площади до Кремля, ему повстречался бывший белый офицер и мнимый британский агент, за которым ОГПУ вело слежку [549]. Этот человек, пользовавшийся псевдонимом Яков Огарев, якобы так растерялся, что не сумел достать револьвер из-под тяжелого пальто. Согласно другой трактовке, выслеживавший его сотрудник ОГПУ успел схватить его за руку. Так или иначе Огарев был арестован. «Я сразу его [Сталина] узнал по сходству с портретами, которые я видел, – говорил он на следствии. – Он мне показался ниже ростом, чем я его себе представлял. Шел он медленно и смотрел на меня в упор. Я тоже не спускал глаз с него». Не было ни суда, ни упоминаний об этом инциденте в печати [550]. Политбюро приняло еще одну секретную резолюцию, запрещавшую Сталину ходить по Москве пешком. Эта случайная встреча чем-то напоминала встречу Гаврило Принципа и Франца-Фердинанда на улице в Сараево рядом с лавкой деликатесов Морица Шиллера в 1914 году. Однако вооруженный Огарев не был Принципом.

Япония, вторгшаяся в Маньчжурию, захватила промышленно развитую страну, превышавшую размерами Германию, Францию и Австрию вместе взятые, и это обошлось ей всего в три тысячи убитых, пять тысяч раненых и 2500 обмороженных [551]. «Япония задумала захватить не только Маньчжурию, но, видимо, и Пекин», – проницательно писал Сталин Ворошилову (27 ноября 1931 года). И добавлял: «Не исключено и даже вероятно, что она протянет руку к нашему Даль[нему]вост[ок]у и, возможно, к Монголии, чтобы приращением новых земель пощекотать самолюбие своих китайских ставленников». Кроме того, он полагал, что японцы будут делать вид, что защищают этот регион от «большевистской заразы», одновременно создавая экономическую базу на материке, без которой Япония будет зажата «между военизирующейся Америкой, революционизирующимся Китаем и быстрорастущим СССР»