На собраниях, прошедших перед съездом в учебных заведениях, на предприятиях и в крупных партийных организациях, партийная политика подвергалась резким нападкам [264]. Но, вместо того чтобы попытаться оседлать эти массовые настроения, то есть изображать оппозицию, Рыков и Томский отправлялись на партийные собрания и предупреждали о попытках «мелкобуржуазных элементов в деревне» и «заграничной буржуазии» воспользоваться разногласиями внутри партии. В награду их упрекали на съезде за то, что они недостаточно энергично открещивались от потенциальных сторонников [265].

Бухарин, больной пневмонией, которой заболел и Троцкий, подвергаясь политическим нападкам, уехал в Крым, где сошелся с Анной Лариной; ей было 16 лет, ему – 41 [266]. Нести бремя выпало на долю Рыкова, который, несмотря на то, что ему мешали говорить, снова сознался в ошибках («огромного политического значения»), но отрицал, что когда-либо находился в оппозиции [267]. Во время съезда Сталин писал Наде (2 июля), находившейся в Германии: «Татька! Получил все три письма. Не мог сразу ответить, т. к. был очень занят. Теперь я, наконец, свободен. Съезд кончится 10–12. Буду ждать тебя, как бы ты не опоздала с приездом. Если интересы здоровья требуют, оставайся подольше… Це-лу-ю» [268]. Съезд затянулся до 13-го. Томский, Бухарин и Рыков были переизбраны в Центральный Комитет, который оставил Рыкова в Политбюро. Но Томскому там не нашлось места, а его людей систематически прогоняли с профсоюзных должностей. «Могут сказать, что это нарушение пролетарской демократии, – сказал Каганович делегатам съезда по поводу этих увольнений, – но, товарищи, давно известно, что для нас, большевиков, демократия не фетиш» [269].

Каганович был «выбран» в полноправные члены Политбюро. Ворошилов и Орджоникидзе немедленно отбыли из столицы в отпуска продолжительностью около двух месяцев. 17 июля верный Сталину Киров отчитывался о съезде перед Ленинградской партийной организацией, которую он возглавлял. «Одним словом, – не торопиться, – сказал он, издеваясь над правыми. – Если встанет… вопрос о том, что кулака надо поприжать, – зачем это делать, мы все равно социализм построим и рано или поздно кулак сам по себе исчезнет… Если надо хлебозаготовки проводить, если нужно, чтобы кулак излишки дал, – зачем его прижимать, когда можно цену прибавить и он сам отдаст… Одним словом – правые за социализм, но без особых хлопот, без борьбы, без трудностей» [270].

Два дня спустя председатель Госбанка Пятаков, раскаявшийся троцкист, находившийся в доверительных отношениях с Орджоникидзе, отправил Сталину подробное описание фискального кризиса и стремительной инфляции, причиной которых были наплевательское отношение к издержкам и безудержное печатание денег. Он предлагал радикально сократить статьи импорта, ограничить экспорт продукции животноводства, поднять цены на многие товары и сократить расходы на весьма разорительные показательные стройки [271]. По сути, это была опоздавшая к съезду инструкция по исправлению курса. Сталин отозвался на нее не сразу.

Инструмент личной диктатуры Сталина, известный как «секретный отдел» партии, 22 июля 1930 года получил нового управляющего: им стал Александр Поскребышев (г. р. 1891), который, как и Сталин, был сыном сапожника, а до революции учился на фельдшера. «Однажды, – вспоминал Поскребышев, брившийся налысо, – Сталин вызвал меня и сказал: „Поскребышев, у вас такой жуткий вид, что все будут вас бояться“. И взял меня к себе»