. Однако что обращает на себя внимание во всех случаях обращения государства к социотехнике, так это то, насколько редко будущие «технократы» усматривали пользу в превращении подданных (будь то жители метрополии или колоний) в граждан, и тем более необходимость такого превращения. В целом технократы относились к «политике» как к помехе для эффективного управления. В этом отношении выдвинутая Столыпиным идея кооптировать крестьян – по крайней мере «крепких и трезвых» из их числа – в социополитическую структуру страны на равной основе с другими подданными была весьма радикальной. Вообще говоря, Столыпин стремился к тому, чтобы для обладателей собственности на кону стояло не только наличие формального права голоса. Тем не менее один из советников премьер-министра назвал его «новым явлением» на русской сцене, поскольку тот стремился заручиться политической поддержкой со стороны некоторых слоев народных масс [440].

Столыпинская реформа стала гибко поставленным экспериментом, вобравшим в себя годы предшествовавших дискуссий и попыток и допускавшим корректировку в процессе осуществления [441]. Но как политическая отдача со стороны нового слоя лояльных фермеров, так и мощный экономический рывок, замышлявшийся Столыпиным, не оправдали надежд. Разумеется, в любой политической системе крупные реформы всегда чреваты провалом, поскольку общественные институты оказываются более сложными, чем предполагалось. На практике русская крестьянская община проявила себя в качестве более гибкого политического института, чем считали ее критики [442]. Тем не менее разделение общинной земли на отдельные наделы требовало согласования с другими жителями села и не позволяло держателям земли продавать ее, закладывать, сдавать в аренду и передавать ее во владение другим лицам, в то же время препятствуя и инвестициям в наделы, которые могли быть отняты у их держателей. Община защищала крестьян от катастрофы в трудные времена, хотя и для этого требовалось, чтобы они объединяли свои ресурсы и не имели права их изъять, причем община при этом не допускала сокращения числа ее членов. Реформа отменяла необходимость получать формальное согласие общины на выход из нее. Однако он все равно осложнялся бюрократической (судебной) волокитой, а также социальными трениями. Тем не менее в ходе реформы из общины удалось выйти заметному меньшинству крестьян – до 20 % из 13 миллионов крестьянских домохозяйств европейской России. Тем не менее этим новым мелким земельным собственникам в целом не удалось избежать обработки мелких разрозненных наделов в общинном стиле [443]. (Иногда земельный участок был разделен на 40 или 50 наделов.) По причине нехватки землемеров, а также прочих факторов многим крестьянам, получившим землю в частное владение, не всегда удавалось выделить ее в один участок [444]. Нередко крестьяне с наиболее сильно развитым чувством индивидуализма просто отправлялись в Сибирь, поскольку сопровождавшее реформу укрепление прав собственности существенно стимулировало миграцию в поисках новых земель, но это снижало производительность на покинутых ими полях [445]. Запутанность земельного вопроса порой могла кого угодно поставить в тупик. Но там, где приватизированная и даже неприватизированная земля выделялась в один участок – что и являлось ключевой целью экономических реформ Столыпина, – производительность существенно возрастала [446].

Тем не менее экономические и прочие реформы Столыпина в конечном счете натолкнулись на жесткие пределы, поставленные структурным реформам политикой. Столыпину пришлось инициировать свои смелые аграрные преобразования с помощью чрезвычайного указа в соответствии со статьей 87 Основных законов, пока Дума была распущена, и эти новшества вызвали упорное сопротивление со стороны имущего истеблишмента. Его представители, как и другие слои, противодействовали столыпинскому курсу на модернизацию, сопряженному с аграрной реформой