На изменение позиции Сталина могли повлиять преувеличенные оценки Штыковым угрозы внезапного нападения южан, которые весной и летом 1949 года он получал от него из Пхеньяна.
Свое решение Сталин аргументировал тем, что «международная обстановка изменилась и более активные действия по воссоединению Кореи стали возможными. Согласно информации, поступающей из США, – добавил Сталин, – это действительно так. Преобладает настроение не вмешиваться в корейские дела».
Возможно, что он имел в виду документ СНБ-48 об американской политике безопасности, принятый в декабре 1949 года, который мог попасть в СССР через советского шпиона-британца Дональда Маклейна. Потом ему стало известно выступление государственного секретаря США Дина Ачесона, который в январе 1950 года заявил, что Корея находится за пределами «оборонительного периметра» Америки.
В обстановке строгой секретности Сталин провел переговоры с Ким Ир Сеном и Пак Хен Еном, которые с 25 по 30 апреля 1950 года снова побывали в Москве.
«Еще в то время, когда эта операция планировалась, – писал Хрущев, – Сталин выражал некоторые сомнения; его беспокоило, ввяжутся ли США или пропустят мимо ушей? Оба склонились к тому, что если все будет сделано быстро, а Ким Ир Сен был уверен, что все произойдет быстро, то вмешательство США окажется исключенным, и они не вступятся своими вооруженными силами».
Сталин понадеялся на то, что Вашингтон не решится ввязаться в межкорейский конфликт, как он оставил на произвол судьбы Чан Кайши в межкитайской войне.
Вместе с тем Сталин дал ясно понять корейцам, что им «не стоит рассчитывать на прямое участие СССР в войне, поскольку у СССР есть другие серьезные задачи, особенно на Западе».
Сталин опять почувствовал себя главнокомандующим. И, как в Великую Отечественную войну, во всех корейских депешах для секретности стал подписываться вымышленной фамилией Филиппов. Главной его задачей было скрыть участие СССР в предстоящих военных событиях в Корее. В отношении этого были подготовлены строжайшие инструкции для советских военных специалистов и советников. Одних отозвали, других отвели во второй эшелон.
Возможно, что поначалу Штыков все это плохо понимал, раз он направил Сталину такую телеграмму:
«Вне очереди. Особая.
Тов. Сталину.
Ким Ир Сен просил передать: для наступления и десанта нужны корабли. Два корабля прибыли, но экипажи не успели подготовить. Просит десять советских советников использовать на кораблях. Считаю, просьбу удовлетворить надо.
20 июня 1950 г.
Штыков»
(там же. Л. 109).
Захваченные пленными или погибшими, советские советники Сталину были не нужны. Он среагировал немедленно: «Ваше предложение отклоняется. Это дает повод для вмешательства» – и подписался фамилией Громыко, который в то время занимал пост заместителя министра иностранных дел.
Свою идею, официально не участвовать в корейской войне, Сталин должен был изложить своему близкому окружению. Однако в своих воспоминаниях Хрущев написал буквально следующее:
«Мне осталось совершенно непонятно, почему, когда Ким Ир Сен готовился к походу, Сталин отозвал наших советников, которые были раньше в дивизиях армии КНДР, а может быть, и в полках. Он отозвал вообще всех военных советников, которые консультировали Ким Ир Сена и помогали ему создавать армию. Я тогда же высказал Сталину свое мнение, а он весьма враждебно реагировал на мою реплику: “Не надо! Они могут быть захвачены в плен. Мы не хотим, чтобы появились данные для обвинения нас в том, что мы участвуем в этом деле. Это дело Ким Ир Сена”. Таким образом, наши советники исчезли. Все это поставило армию КНДР в тяжелые условия».