– Не ори.

Земля, засыпанная трухой, выровнялась, теперь не было намека на какую-нибудь высоту, которой искал старик, теперь они шли, только потому, что понимали – надо идти, шли куда-нибудь, неизвестно куда. Впереди шел Николай, старик плелся сзади, усталость наваливалась на обоих, усталость, которой недавно не было следа, теперь ложилась на плечи свинцом. Так шли час, может быть, больше, впереди замаячили кусты, полный живой, темной зелени овраг будто распахивался им навстречу – путники переглянулись, Николай собрался было шагнуть в кусты.

– Стой. Не лезь, а вдруг там круто, не выбересся потом. – Старик пошел по краю, по краю, – в толк не возьму, уж не тот ли это овраг, от которого ушли мы пару часов?..

Старик не договорил, замер, встал, машинально отирая рот, Николай приблизился, заглянул в овраг – на небольшой глубине, метрах в двух с половиною, в яркой зелени трав, никак не вязавшейся с окружающим мертвым лесом, в странных, причудливых позах лежали трое низкорослых мужчин, трое из тех, которых видел он позавчера. Все они были мертвы, у всех троих отсутствовали головы.

– Мирные, говоришь?.. – Николай взглянул на старика.

– Что ты от меня хочешь, – взмолился старик, – старый я, старый, на восьмом десятке, не знаю, ничо не знаю.

– Не верю.

– Правильно.

– Не верю я.

– Не верь.

– Знал, ты, знал про этих, все знал. Не мог не знать.

– Чо теперь, чо говорить…

– Уходить надо.

– Надо. Куда?..

– Овраг-то тот же?!.

– Тот.

– Как мы к нему в первый раз вышли – помнишь ли?

– Помню.

– Так и уйдем, как пришли, так же!

– Прав ты, прав, золотая голова, прав во всем!..

Они подошли к противоположному концу оврага, к концу, который видели прежде, который полагали началом – кровь на деревьях и на земле потемнела, сделалась невидна. Шли по своим следам, которых Николай не видел, лишь угадывал – которые понимал Иван, читая, будто в открытой книге.

– Выйдем, сказал, выйдем! – ободрился старик.

– Дай-то бог.

Небо скоро стало темнеть, набежали тучи, заволокло, сумерки, которых ждали позже, спускались загодя, и без того серый лес стремительно темнел.

– Айда, айда!.. – подгонял старик, однако быстрей идти не получалось, – теперь уж знаю, теперь-то, теперь не промахнуся, – Иван все оглядывался, все улыбался, – вот пройдем тута, срежем чуток, там балочка, где мы обедали, помнишь ли?..

– Помню.

– А уж по ней, как по дорожке, выйдем, выскочим! Все, браток, все, все, нечего делать в лесу-то, нечего, нечего, головы не сносить, вот что!..

Они шли до глубоких сумерек, до темноты, балочка, о которой говорил старик так и не появилась, они еще плутали несколько времени, старик бил себя по лбу, злился, кричал, да все без толку.

– Шабаш. Ночуем.

Оба рухнули, как подкошенные.

Они долго сидели, молча, привалившись к дереву, вглядываясь, вслушиваясь в темноту – в лесу было тихо.

– Не боись… – старик глотнул.

– Я не боюсь.

– Я боюсь.

– И ты не бойся.

– А все ж живые, – старик разулыбался, – слышь, Кольша?..

– Слышу.

– А раз живые – будем жить!.. – Николай молчал, – и тута, тута хорошо, ночевать хорошо, сухо. Как ляжешь, так и встанешь – живым и здоровым!..

– Поживем – увидим.

– Поживе-ем, поживе-ем, – старик, протянув руку, потрепал Николая по плечу, – а то как же!..

– Не кричал бы ты, дед.

– Я не дед. Отцом был, отцом и остался, – спокойно выговорил старик, – в деды не произвели.

– Что так?

– Не успели. Расскажу потом.

– Как хочешь. – Сейчас Николай вовсе не желал выслушивать стариковские откровения, потому что до сыновей старика, равно, как и до всего остального не было ему теперь никакого дела. Он устал, ноги его гудели, болели, изрезанные веревками, плечи, глаза слипались, но спать он не мог. В лесу – это считай – на улице.