Естественно, Пасосу не удалось добиться от кабинета Монро извинений и компенсаций[479], зато он более чем удачно использовал свое пребывание в США, чтобы завязать отношения со сторонниками «южных братьев». Вскоре он издаст одно из своих основных сочинений – разобранные нами выше «Письма о Южной Америке».

Неудачами заканчивались и попытки других посланцев латиноамериканских революционеров – венесуэльца Лино де Клементе и аргентинца Мануэля де Агирре (1763–1843) – убедить власти США в необходимости признать независимость их стран. На взгляд Адамса, все они не имели никаких юридических прав считать себя представителями какой-либо власти[480]. Защитнику амелийской авантюры Лино де Клементе было даже отказано в приеме.

Прибывший с комиссией от Пуэйрредона и О’Хиггинса Агирре был принят, но его долгие переговоры с государственным секретарем оказались совершенно бесплодны[481]. В августе Адамс подробно изложил позицию кабинета: «беспристрастный нейтралитет» и выжидание. Соединенные Штаты будут готовы признать независимость Ла-Платы, когда она действительно докажет свою зрелость, например, уладит отношения с Восточным берегом (Уругваем) и Парагваем, утверждал Адамс[482].

Впрочем, хотя за нарушение закона о нейтралитете 1817 г. Агирре пришлось провести три дня в нью-йоркской тюрьме, ему все же удалось купить и снарядить два фрегата для нужд революционеров[483]. Приехавший на смену Агирре упорный уроженец Коннектикута Дэвид Кертис Дефорест оказался, возможно, наиболее настойчивым (и надоедливым) просителем, но и ему не удалось пробить стену скепсиса Адамса[484]. Ситуация, однако, складывалась весьма напряженно: государственный секретарь даже получил письмо, где анонимный доброжелатель советовал ему не выходить на улицу и опасаться «южноамериканских эмиссаров»[485].

В своей аргументации латиноамериканские эмигранты последовательно подчеркивали единство политики Нового Света, развивали «идею Западного полушария». «Наши интересы, как американцев, все одинаковы. Мы смотрим на эту страну, еще не загрязненную интригами европейских кабинетов. Мы смотрим на вас как на братьев», – писал Гуаль Торнтону[486]. Борцы с европейскими метрополиями с готовностью ссылались на события Славной революции 1688 г., закрепившие в британской конституции право народа на восстание[487].

Возможно, наиболее ярким примером такого рода риторики служит протест Пасоса против подавления Амелии, эпиграфом к которому стоят цитаты из Декларации Независимости США. Именно Соединенные Штаты, пишет Пасос, «подготовили путь к освобождению (emancipation and liberty) Нового Света». Южная Америка, продолжал он, «разбила ярмо угнетателей», руководствуясь «примером и заповедями» северного соседа. Значит, конфликт из-за Амелии есть только лишь «несчастливое непонимание», «братские раздоры» (так сказать, заметим в сторону, «спор славян между собою»). Недаром конституция островной «республики» во многом строилась на 70-м выпуске Федералиста[488].

Пытаясь защитить безрассудное предприятие и растопить сердца столичных политиков, посланник Амелии напоминал, что и «бессмертного Вашингтона» в годы войны за независимость звали «отчаянным повстанцем» и «мятежником»[489]. Не только Пасос винил североамериканцев в «самом жестоком равнодушии» к республиканским братьям. «Крайне жаль, что Соединенные Штаты смогли так легко забыть невзгоды собственной революции», – грустно замечал Гуаль[490].

Общее мнение выразил известный географ из Луизианы Уильям Дарби (1775–1854), участвовавший в подобном «флибустьерском» рейде на Техас в 1812–1813 гг. Критикуя «черную легенду» и недооценку испанского народа, он подчеркивал различие национальных традиций и естественные трудности межкультурного общения. «Прямое участие» граждан США в войне Испанской Америки за независимость не только бесполезно, но просто вредно для креолов. Дарби, однако, призывал оказывать «самую обычную (trivial) помощь» революционерам (сложно сказать, что точно он имел в виду – наверное, торговые поставки) и не возражал против службы сограждан в Латинской Америке в качестве военных советников и специалистов