– Обычно испытания нормально проходили, – стали разводить руками лаборанты, – Вообще не понятно, почему она вызвалась. Мы на своих-то опыты не ставим…

– Что здесь происходит? – в лабораторию вошла Людмила Леонидовна. – Чуднова?! Боже мой! Что с ней?! Скорее врача!

Все забегали и закричали «скорее врача». По коридорам ещё долго мелькали белые халаты, слышались крики и стук каблуков. Стало ясно, что Типогон ещё не скоро вернётся к привычному ритму работы, скажем даже – уже никогда.

– — – — – — – — – — – — – >

Летящие до солнечного сплетения в открытом пространстве: здесь место для всего, и в рамках мечты можешь не сомневаться, но я не всегдашняя, ты понимаешь, настанет болезненная пустота, как после Нового Года, и ты думаешь, что готов? Почему Новый Год? Да, действительно, всё те же шарики, и ты смотришь в отражение выпучив глаза, а я тащу тебя за рукав – мне холодно, мне всегда холодно возле праздников, и ты идешь со мной: я знаю, ради меня ещё и не это. Ничего себе: у нас дома камин! и весь этот простор с многоэтажностью детства. Я рад, что ты заметила все эти мягкие вещи и вогнутые для безопасности углы темпераментов. Такого не бывает! Не бывает, но может быть, нельзя исключать всего, чего не пробовала – я думал, это ты меня учила. А я думаю, это ты изобрёл.

(Панорамная пауза)

Тебе удобно? Да, это самое лучшее кресло на свете. И камин… и можно ещё что-то общее, ведь всегда можно найти что-то общее и разглядывать, как фотографии в альбоме, но сейчас важнее другое – надо подняться по вертикали, осваивать верхние этажи. Хорошо. Только осторожно, не оступись: эта лестница такая неуравновешенная. А мы не слишком высоко зашли? Сейчас нельзя сомневаться, а то ты никогда не узнаешь, и потом тебе будет не из-за чего сказать «после всего того, что между нами было…". Вот это высота! Мороз, но не холодно, а только пощипывает чувства. А что делать дальше, в какую сторону идти? Наверное, надо почувствовать. Я не чувствую. Тогда пока стоим. Не волнуйся. Я не волнуюсь. Если ты захочешь апельсин, я что-нибудь придумаю. Договорились. Ты улыбаешься? Я смотрю на тебя, и не могу насмотреться, это называется счастье: когда имеешь всё в одном взгляде, когда понимаешь, наконец, что больше никуда не надо идти – одно такое мгновенье должно перевесить всё дальнейшее. Знаю, нам это не пригодится, но что могло бы быть дальше, после всех этих чувств и апельсинов – когда кончается романтика, когда надо начинать просто жить? Дальше пойдут сомнения, и захочется доказательств, особенно когда всё наоборот, но если где-то в глубине есть маленький огонёк, нужно приложить все силы к тому, чтобы он не потух – в этом заключается искусство любить: не забывать того, что между нами было. Ты говоришь слишком просто, чтобы заполнить всё это пространство. Ты словно говоришь: «люби, потому что любишь». Кто станет это слушать, когда дует морской ветер, и ждёт корабль на поднятых парусах? Не говори так – я знаю, что это значит, я тебя прошу, только не паруса! Да как ты можешь мне запретить, что у тебя с головой? Что у меня с головой? В ней дыра для потока гениальных идей. Я изобрету антикорабельный держатель или пояс домашней верности. Миранда, пойми, ты должна остаться здесь. Я смогу приходить к тебе, как только захочешь, я всегда буду… Нет, ты меня совсем не слушаешь! ты уже на корабле, и у тебя всё это так хорошо получается: эти молниеносности передвиженя и твоё голубое платье… как будто тебя уже ничто не держит…

– Да, мы плывём, и я этому очень рада!

Миранда сидела в кресле у штурвала и смотрела на звёзды.