После рецидива и повторного обращения за врачебной помощью Л. Я. предложил мне стать его анализантом. У меня уже был богатый опыт общения с психологами. Я уважал психоанализ и писания Фрейда, одна из моих психологов была юнгианским аналитиком и работала со снами.

Поэтому я, конечно, сразу согласился. Л. Я. денег не брал и принимал анализантов по собственной охоте в рабочее время.

Л. Я. был членом Европейской конфедерации психоаналитической психотерапии. Вряд ли он проходил личный анализ, потому что в России подготовка психотерапевтов происходит иначе, чем в других странах. Но от природы он был одарён всеми качествами, которые должен иметь настоящий аналитик. Это доброта и сила. Ещё спокойствие и эмпатия, открытость ко всему новому и неожиданному, неприятному и вредному, тяжёлому, депрессивному, злому, скрытому и прочее. Как маленький уж, я вился в потоках самобичевания, апатии, злобы и агрессии, направленной на фигуры из прошлого, а также разрушительной аутоагрессии. Я не плакал, больше смеялся. Тем серьёзнее моему аналитику приходилось действовать, разъясняя мне, что я «не виноват» и что моя жизнь не такая уж веселая, и даже не грустная, а страшная и травмопорождённая.

Он говорил не много. Просто сидел и слушал. Внимательно и нежно. Хочется сказать не «сидел», а «лежал». Вместо пациента на кушетке был я, напоминавший питона. Добрый сытый питон, который всё сносил и был верен своей неподвижности и несокрушимости.

Это и было мне нужно. В течение пяти с половиной лет нашего общения он по-настоящему поддерживал меня, потому что я был воистину колоссом на глиняных ногах. Инфляция мужского и избыток женских черт и паттернов[4] делали меня, мягко говоря, неустойчивым. Я просто открыл клювушек и внимал миру, а мир трезво и расчётливо расправлялся со мной, бил под дых. Л. Я. был для меня мамой и папой. Мамой, потому что был добрым, и папой, потому что был сильным.

Я наработал навыки самозащиты. Я рос, как в инкубаторе, в его кабинете. Перья превращались в панцирь, а затем в сталь.

Конечно, всего я не решил, потом ещё добирал там и тут. Но вклад Л. Я. в мой личностный рост, в мою разбитую и убогую жизнь переоценить нельзя. Он был моим проводником в зону активного жизнестроительства, в которой я нахожусь до сих пор.

Через год после моего второго обращения к врачу мама предложила мне поступить в Институт психоанализа. У неё была книжечка Решетникова, ректора института, которую она прочитала и решила, что это то, что надо. «Сам вылечишься и других будешь лечить, если захочешь», – сказала она.

Так произошло то, что ещё раз повернуло мою судьбу, предоставив мне доселе неведомые возможности.

Я давно интересовался психологией, ещё со школы. Читал кое-что у Фрейда. В Институте Герцена у нас был славный курс «Введение в психологию», который вел Сергей Леонидович Братченко. В магистратуре СПбГУ в рамках курса теории кино я познакомился с Лаканом. Жизнь помаленьку подкладывала мне новую информацию, которую я интегрировал в свои общие знания.

Русская литература очень психологична. Помимо Толстого и Достоевского моим любимым писателем ещё с первого курса института был Саша Соколов, автор романа о мальчике с раздвоением личности «Школа для дураков».

В 2009 году я поступил в Восточно-Европейский институт психоанализа на второе высшее. Там меня ждали не только новые знания о природе человека и моём заболевании, но и удивительные встречи.

Вместе со мной в группе оказалась Таня П., мой лучший друг по сию пору. Это светлейший человек. Необыкновенно красивая душа, проникновенный ум и слегка инфантильная красота не увядающей с годами блондинки. Она обворожила меня, когда на вечеринке стала петь под гитару песни, часть из которых сочинила сама. В интонациях её голоса я почувствовал, как много этот человек знает о жизни, как, возможно, он страдал, и как, очевидно, он добр и верит в Свет.