– Она сводит нас с ума, – продолжила Пен. – Не удивлюсь, если она даже сейчас не оставит нас в покое. Это урок для тебя. Коренные жители, как правило, вежливые, терпеливые люди. Она воспользовалась этим. Высасывала нашу драгоценную энергию, чтобы напитать свою нуждающуюся в ней душу.

Я заговорила осторожно, медленно:

– Знаешь, Пенстемон, это жестоко. Но я благодарна тебе. Большинство людей мне бы не поверили.

– Не поверили в то, что она здесь? Может быть, прямо сейчас? Я тебе верю. И молю Бога, чтобы она меня услышала.

– Теперь она мертва, Пен.

– Да, и забрала это с собой.

– Что забрала?

– Не бери в голову. Спроси Асему. В любом случае я чувствую себя лучше, Туки. Листья перестали носиться по небу.

День стоял безветренный, и голые ветви были совершенно неподвижны.

– Хорошо, – я похлопала Пен по руке. – Я отвезу тебя домой.

Две ночи спустя я наконец открыла книгу Флоры, которая оказалась совсем не похожей на ее спокойную белую обложку. Это был дневник в старинном переплете с раскрашенными вручную форзацами под мрамор, с завитками – золотыми и темно-красными, а также цвета индиго. Я вытащила книгу из суперобложки и осмотрела. Открывшаяся моему взгляду обложка была старой и потертой, но гладкая янтарная кожа хорошо сохранилась, учитывая, что ей явно было больше ста лет. Листы были вшиты, а не вклеены в переплет. Старая бумага элегантно состарилась из-за высокого содержания в ней тряпья. Паутинные завитки слов, написанных замысловатым почерком, торопливым и эксцентричным, не выцвели, но их было очень трудно прочесть. Писавший (или писавшая) не удосуживался ставить перекладины над «т» – возможно, записи делались в спешке или втайне ото всех. Я присмотрелась повнимательнее. Чернила были серо-голубыми. Но тетрадь определенно была старой. Я видела похожие тетради, когда проводила исследования в колледже. Я также состояла какое-то время в Историческом обществе Миннесоты – позорно короткое из-за препарата с мудреной химической формулой C_>20H_>25N_>3O[31]. В тетради имелось что-то вроде титульного листа:

Срок,

проведенный индианкой в плену

1862–1883

Остальные слова на титульном листе разобрать было трудно. Имена оказались размытыми. Даты казались светлыми пятнами. Я поднесла книгу к лицу. Поллукс пробормотал что-то, отворачиваясь от концентрированного луча моего налобного фонарика. Я похлопала его по спине и принялась изучать убористо, гладко написанный текст. Я разобрала еще несколько слов. Но повествование, которое, казалось, начиналось в середине совершенно другого рассказа, сбивало с толку. Возраст бумаги подсказывал, что дневник действительно, скорее всего, вели в конце девятнадцатого века. Название заинтересовало меня, потому что в нем чувствовалось нечто противоположное большинству ранних рассказов о пленениях в Новой Англии, которые представляли собой пользующиеся популярностью шокирующие и благочестивые рассказы о переживаниях белых женщин, похищенных индейцами. Эта история повествовала о совершенно противоположном. Рассказ туземной женщины о пленении. Новизна идеи меня очень заинтересовала. Мое внимание привлекло название. Срок. Возможно, это был рассказ о школе-интернате или рассказ о заключении женщины из племени дакота после Дакотской войны, хотя я заметила слово «Пембина» и вспомнила, что так называется город на Ред-Ривер. В то время Пембина была населена моими предками, чиппева и метисами. Внезапно мне в глаза бросилась фраза: «Приговоренная быть белой».

Из-за даты я предположила, что автор записок, скорее всего, принадлежала к народу дакота. После Дакотской войны 1862 года более тысячи шестисот индейцев дакота, в основном женщины и дети, были заключены в невыносимых условиях в Форт-Снеллинге