– Кто с тобой был? – спросила я тихим голосом.

– Никто. Кто-то. Мне там очень нравится, – пробормотала она.

Асема усадила ее.

– Это должно прекратиться. Завинти клей колпачком, – распорядилась Асема. – Тебе нужно принять что-нибудь от ядовитых испарений.

– Нет, они мне полезны, – возразила Пен.

Я вытащила ее на улицу. Очутившись на свежем воздухе, она опустилась на ступеньки. Я оставила Асему избавляться от клея и накинула на плечи Пенстемон ее пальто. Это было черное пуховое пальто с подкладкой из ярко-красной китайской парчи. На ногах была пара нелепых луноходов с толстой подкладкой и матерчатым верхом, которые она купила в комиссионке.

– Что ты имела в виду под «никто, кто-нибудь»?

– Там был голос, – ответила Пенстемон. – Ворчливый голос. Я ни слова не разобрала. Возможно, это была какая-то епитимья, оставшаяся от священника. Скорее всего, кто-то говорил что-то в подвале. Голос просачивался через пол. Я чувствовала себя странно.

– Позвонить кому-нибудь? Поллукс может отвезти тебя домой.

– Все в порядке. Он, вероятно, в курсе.

– Чего?

– Коллаж может оказаться опасным, – прошептала Пен.

– Если надышишься клеем, то конечно, – нахмурилась я.

– Нет, я не это имела в виду. Слишком много образов. Слишком много бумаги.

– И голоса́.

– С голосами я справлюсь. Это из-за бумаги. Верите, что у меня есть макулатура с улиц Берлина? Мне нужен был иностранный мусор, и Грюн из последней поездки домой привез несколько билетов и фантиков от конфет. Я попросила его собрать все, что будет валяться в сточной канаве, но он сказал, что в Германии сточные канавы почти всегда бывают чистыми. Он рылся в мусорных баках, и это его очень смущало. Я только что приклеила найденные им материалы к стенам исповедальни.

Она обняла меня одной рукой. Я похлопала ее по колену.

– Билеты итальянской лотереи, – доверительно сообщила она, как будто открывая существование великого сокровища. – Оттиски интересных гравюр с изображением окаменелостей. Спичечные коробки из малоизвестных пабов в Ирландии, где Асема оказалась на полу одного из них, когда отправилась навестить родные пенаты. И спичечные коробки из пары исчезнувших саутсайдских баров, где я, по крайней мере, могла выползти на тротуар.

– Пен! Ты действительно так много пила?

– Только иногда. А ты?

– Ты же знаешь, я много чего натворила. Но сейчас я в порядке.

– Да, у нас все о’кей, ага?

Внезапно мы вцепились друг в дружку, и Пен пристально посмотрела мне в глаза. Ее голос стал хриплым:

– Как умерла Флора? Что случилось? Нет, подожди. Я не должна этого знать. Не говори.

Пен наклонилась и уронила голову на руки.

– Клей меня доконал. Я чувствительна к подобным веществам. Извини, что расстроила тебя.

– Послушай! – Я была потрясена. – Ты слышала голос. Может быть, это была Флора. У каждой из нас есть история, связанная с Флорой. Пожалуйста. Мне нужно знать о вашей дружбе.

– Дружба? Мы друг друга раздражали.

– Значит, это было что-то вроде отношений.

– Основанных на раздражении, да. Но тревожных.

– Ты же знаешь, я не расстроюсь. Пен! Тогда, на собрании, я говорила серьезно. Пожалуйста, поверь. Она действительно навещает меня каждый день. Я слышу шорох ее одежды, однажды даже слышала ее голос. Ты тоже слышала его в исповедальне. Она бродит по книжному магазину, как привидение. Да, как привидение, – повторила я строгим голосом, как бы желая убедиться, что выразилась достаточно ясно.

Пен бросила на меня яростный взгляд, уронила голову на руки и коротко воскликнула:

– Почему она не может оставить нас в покое?

Когда Пен сказала это, просто признав, что действительно слышала Флору, меня охватило невыразимое чувство облегчения.