– Жить в маленьком племени не так уж трудно, – попыталась успокоить меня Лебедева. – Главное – следить, чтобы твой взгляд не становился осмысленным. Впрочем, мы ушли в сторону. Ты так и не сказал, что случилось в Омега-день.

Я вздохнул, рассматривая пыльные узоры на военных ботинках Лебедевой.

– Разве у тебя самой нет предположений? – спросил я.

– Там явно что-то произошло. Может быть, атомная война всех против всех. Хотя… – задумалась Катя. – В этом случае все равно кто-нибудь бы выжил. До нас бы долетали радиопереговоры.

– Для связи нужна радиотехника, а ее выводит из строя электромагнитный импульс, сопровождающий атомный взрыв.

– Значит, я права? Это война?

– Не знаю, Кейт, – сказал я правду. – Это наименее дурацкое объяснение, на мой взгляд. Впрочем, с ним не согласуются вспышки и полосы на небе.

– Зато с ним согласуется другое, – задумчиво произнесла Лебедева. – На остров с начала Затыка не прибыло ни одно судно и не опустился ни один летательный аппарат. А все аборигены и туристы, которые отправились на Большую землю, обещая вскоре вернуться… не сдержали обещания.

Я сразу вспомнил эпизод, случившийся на следующий день после исчезновения связи с Большой землей. Прогуливаясь по причалу, я стал свидетелем отбытия с острова Брюса Пирсона и его семьи. Племянник Оливье широкими шагами двигался к трапу, держа пару огромных чемоданов. На борту яхты его уже ожидали супруга и пятилетняя дочь.

– Брюс, ты хорошо подумал? – кричал хозяин отеля, не поспевавший за стремительным родственником. – Может, переждете на Алакосо еще пару дней?

– Нет необходимости, дядя, – с подавляемым раздражением ответил Брюс. – Не нужно устраивать трагедию из-за обычных перебоев со связью. Завтра у меня совещание в Йоханнесбурге, у Мэри – благотворительный бал, а у Бет – конкурс чтецов.

Когда яхта отплыла от пирса на дюжину метров, с борта донесся детский плач. Маленькая дочь Брюса протягивала ручку к причалу и пронзительно ревела.

– Что? Что происходит? – всполошился Оливье, который стоял рядом со мной на пирсе.

– Воздушный шарик, – подсказал я, ткнув пальцем в надувного Губку Боба, привязанного к ограждению причала.

Оливье Пирсон сострадательно покачал головой.

– Не плачь, дорогая, – уговаривал рыдавшую дочь Брюс. Через пару дней мы вернемся на остров, и ты заберешь свой шарик.

Перед моим мысленным взором всплыла новая картина. Я увидел того же Губку Боба, но уже полностью сдувшегося, забрызганного птичьим пометом и одиноко болтавшегося на перилах в ожидании уборщиков.

– Зловещее молчание Большого мира, – вырвалось у меня при этих воспоминаниях.

– Кстати, о зловещем, – подхватила Катя. – Хочешь еще немного… испугаться?

– Если только немного.

– Посмотри внимательно на небо! – показала наверх Лебедева.

Я послушался ее и запрокинул голову. Над собой я увидел лишь редкие облачка и привычную синеву, правда, с примесью зелени.

– Видишь? – нетерпеливо спросила Кейт.

– Ты о чем?

– Посмотри как следует!

Приглядевшись, я обнаружил в зените полупрозрачное пятно размером с половину Луны – непонятное затемнение с неровными краями.

– Ты говоришь о пятне? – уточнил я у Кати.

– Да.

– Что это?

Лебедева состроила игривую гримасу:

– Ну… Разве у тебя самого нет предположений?

Я провел пальцем по шраму Лебедевой, и мы поцеловались. Должен признаться, что никогда не понимал тех, кто получает непосредственное удовольствие от этого процесса.

Не успел я придвинуться к Кате и крепко обнять ее, как мы услышали голос Мамфо:

– Простите за вторжение!

Высокая черная островитянка стояла в двух шагах от нас. Ветер чуть шевелил густую, похожую на тучу, копну ее волос. Мамфо выразительно нюхала воздух, как животное, оценивающее обстановку.