– Как же ты покупателей находила?

– Вот еще! Искать не пришлось! Как прошел слух по дому, из-за границы, мол, как набежали, а я цену ломлю, а они мне деньги на стол, не торгуясь! За два дня все размели.

– Ну и зачем тебе были нужны рубли?

– Я их на доллары обменяла!

– Не страшно было, что милиция заметет?

– Волков боятся, в лес не ходить, Кира, так вот! Но не только доллары за рубли, фарфора нашего и хрусталя я за рубли взяла, чтоб сюда оттащить. Перевесу же у меня было, когда обратно летела, ой мамочки!

– Много пришлось заплатить?

– Слушай! Ставлю чемоданы на контроль, а мне открывать их велят. Да мне ж два мужика с трудом чемоданы позакрывали, как же их теперь открывать! «Узнаю Россию», – говорю. А мне: «Россия тебе не нравится? Открывай!». Закрыть я чемодан потом так и не закрыла! Рассовала вещи по мешочкам, пакетикам, сумкам, и висят они на мне все. А чемоданы все равно лишку потянули. «Платите за перевес!» – говорят. «Денег нет, девушка!» – отвечаю той, что на кассе. «Сколько можете?» – она спрашивает. Подумала я. Половину, говорю, могу. Как ее тут взбрыкнуло! Прямо прорвало! «Я за месяц в пять раз меньше получаю, а им тут за один раз такую сумму выложить ничего не стоит!» Побледнела, покраснела она, аж слюна летит! Дура я, думаю, надо было мне совсем маленькое число назвать! Что ж, ее понять можно! Только праздничную нашу сторону видит. А то, что я за шесть лет первый раз мать-отца поехала навестить, она знает? А что за эту поездку мой муж ползарплаты три года отдавать будет, она знает? А сколько слез здесь прольешь, пока пообвыкнешь, знает? Видит, красиво одетые женщины с огромными чемоданами и пачками денег… И каждый божий день сколько таких у нее перед глазами пройдет? Вот и завидно ей, обидно за свою советскую жизнь стало, наболело, понять ее можно! А я еще возьми и достань при ней свои пачки рублей и долларов! Она аж запыхтела: «Так вы врали, что денег нет?» И принялась она на мои мешочки, пакетики и сумки, что на мне навешаны, подозрительно так поглядывать. Ну, думаю, сейчас заставит их тоже взвесить! Я скорее от нее подальше в кассу, да на Вальку – мы вместе летели – свои сумки перевесила, та и рта не успела открыть. Нервы, блин, сдавать у меня стали. Сижу в самолете, а за Вальку беспокоюсь, она ж с тремя своими ребятишками летела, стульчики там разные с колесиками, коляски, свертки, своего выше головы. Ну, плакали мой фарфор и хрусталь, думаю. Нет же! Входит Валя в самолет, красная, с моими пакетиками, мешочками и сумками навешанными, да еще свое в руках прёт. Отыскала она меня глазами и на весь салон голосом своим низким говорит: «Ну и кляча ты водовозная!» Я обомлела, сижу ни жива ни мертва, как будто ко мне не относится. Тут тебе, понимаешь ли, иностранные граждане, дипломаты наши и разные там зарубежные, артисты, футболисты и прочий порядочный люд, а она мне на весь салон: кляча водовозная!… Но Валька душа добрая, отходчивая. Я, может, и в Амбато согласилась жить, потому что она тут живет…

Засиделась я у Натальи. Мне надо возвращаться в Риобамбу.

На газоне, разделяющем полосы движения, я задержалась. Машины с бешеным ревом проносились мимо, спереди – в одну сторону, позади – в другую. Я ждала паузы в этой гонке металлических существ, несущих в своей утробе откинувшихся на спинки сидений людей с озабоченными и равнодушными лицами. А паузы все не было. Стал накрапывать дождь.

В стороне босой мальчик принялся заботливо укрывать от дождя картоном кучу тряпья, лежащую на разделявшем полосы движения газоне. Я пригляделась. В тряпье, сжимая в руке пустую бутылочку с соской, сучил ручками-ножками младенец.