К воротам города приставил он стражу, которая не позволяла рассеиваться народу и выходить из города; означил время и место сетования, приказав каждому оплакивать кого хотел в недре своего семейства в продолжение тридцати дней, после которых надлежало прервать всю печаль и очистить город от оной. В те самые дни настал праздник Цереры; правители за благо рассудили совсем пропустить жертвы и все торжества, нежели обнаружить великость несчастья малочисленностью и унынием стекающихся граждан, ибо приятны божеству поклонения только счастливых людей*. Между тем производили все предписываемые прорицателями обряды, служащие к умилостивлению богов и к отвращению дурных знамений. В Дельфы послан был Пиктор, родственник Фабия, дабы просить совета у прорицалища. Найдены были две весталки, преступившие обет свой: одну зарыли, по обычаю, живой; другая сама себя умертвила. Но ничто столько не заслуживает удивления, как твердость и кротость римлян, когда консул Варрон возвратился из бегства, униженный, погруженный в уныние после самого несчастного и постыдного дела. Сенат и народ вышли к нему навстречу к воротам города.

Правители и знаменитейшие сенаторы, среди которых был и Фабий, когда шум утих, хвалили его за то, что он не отчаялся о спасении республики после такого бедствия, но предстал, дабы принять начальство, действовать законами и гражданами в надежде, что они могут еще восстановить себя*.

Когда римляне известились, что Ганнибал после сражения обратился к другим областям Италии, то, ободрившись, выслали военачальников и войско. Знаменитейшие из них были Фабий Максим и Клавдий Марцелл, равно уважаемые, хотя были почти противоположных свойств. Марцелл, как сказано в его жизнеописании, был человек блистательной и стремительной храбрости, крепкий на руку и по природе подобный тем, кого Гомер называет «бранелюбивыми» и «горделивыми»; он вступал в сражение отчаянным и неустрашимым образом, противополагая смелому Ганнибалу равную смелость. Но Фабий, держась первых своих мыслей, надеялся, что, не сражаясь с Ганнибалом и не раздражая его, приведет его в слабость; что он исчезнет от войны вскоре, потеряв свои силы, подобно бойцу, изнуренному великими напряжениями, чрезмерными трудами. По этой причине, как говорит Посидоний*, римляне Фабия называли Щитом, а Марцелла Мечом своим, ибо постоянство и осторожность Фабия, смешанная с жаром Марцелла, были причиной спасения римского народа. Ганнибал встречался часто с одним, как с быстрым потоком, который потрясал его и отрывал часть его сил; однако не заметил того, который, подобно реке, тихо и без шуму протекающей и беспрестанно расширяющейся, подрывал его и истощал его силы. Наконец доведен был он до такой крайности, что с Марцеллом сражаться устал и боялся Фабия, который с ним не сражался. Большую часть времени вел он войну с одними сими полководцами, которые были избираемы то преторами, то проконсулами, то консулами. Каждый из них был консулом по пять раз. Однако Марцелл, будучи в пятый раз консулом, был убит Ганнибалом в засаде. Этот полководец употреблял против Фабия всевозможные хитрости и все искусство свое, однако без всякого успеха; только один раз едва было не обманул его. Написав подложные письма, послал их Фабию от имени первейших граждан Метапонта*, которые будто бы были готовы предать ему свой город, если он к ним прибудет, уверяя, что производящие это ожидали только его появления. Эти письма убедили Фабия, который с некоторой частью войска хотел прийти к ним ночью; но неблагоприятные птицегадания отвратили его от этого предприятия. Вскоре узнал он, что письма эти сочинены Ганнибалом, чтобы обмануть его, и что он стоял в засаде близ оного города. Но все это должно приписать, может быть, благоприятству богов.