С тех пор, детки, он никогда не снимал оберега с шеи, а рассказывал об этом случае раз двадцать так точно – вот я и запомнил…

Во всей округе не сыскать было такого хозяина, как Миладин Малешич из Лайковцев. Много скотины, большое хозяйство – всего вдосталь.

Дом его стоял посреди деревни.

Сразу за забором начинается лес: сначала буковый, потом дубовый, потом пихты, дальше сосновый бор и так до самой вершины Малена, до того знаменитого разбойничьего источника, что бьёт на поляне под одинокой пихтой на самой вершине горы. В ясный и светлый день оттуда видно всю Посавину и даже Саву, как она там внизу вьётся и блестит в этой синеве, словно полоска ткани.

Сразу справа от дома протекает небольшой ручей, где домочадцы набирают воду для хозяйства. Течёт он сверху из буковой рощи. Чуть ниже около ворот из-под бука бьёт небольшой родник, холодный как лёд и чистый как слеза. Здесь берут питьевую воду. Слева и перед домом большой густой фруктовый сад. В конце сада ближе к воротам стоит пристройка из крепких дубовых брёвен, крытая дранкой. В ней два этажа. Внизу хранятся бочки с вином и ракией, как в погребе. Сразу за дверью – крутая деревянная лестница на второй этаж. Наверху небольшое помещение: прихожая и обставленная комната. Комната застлана коврами, по стенам оттоманки, тоже с коврами и пёстрыми подушками. Здесь обычно принимают гостей и устраивают на ночлег. В прихожей есть ставни, поэтому спуститься в подвал можно по ещё одной узкой деревянной лестнице, не открывая нижнюю дверь снаружи.

Кроме этого здания из пристроек есть ещё вот что: кирпичная печь справа от дома, ближе к ручью; чуть ниже ваят; слева посреди сада большой амбар, а в конце, за тем зданием, которое служит и погребом, и гостевой, – большая корзина для зерна.

Всё это огорожено одним большим забором, так что в городе, пожалуй, назвали бы «двором». От забора до реки – луг. Прочее имущество: поля, виноградники, луга, разбросано там и сям по деревне; что-то наверху, аж у самой Краварицы, почти в горах, возле родника Змаевца, который так называется ещё с тех пор, как там купались змеи и можно было найти их чешую[14]. Давно уже никто не помнит такого, чтобы кто-нибудь находил её в том источнике. Нынче уж всё не так на свете, вот и змеи перевелись.

Домашних у Миладина было не так много. Он сам, его Тиосава – кремень-баба и проворная к тому же, два его брата Живан и Рашко, в ту пору как раз созревшие для женитьбы, и давний честный слуга Спасое. Вот и всё. И всё-таки у Миладина у первого в деревне бывал и виноградник взрыхлён, и луг скошен, и урожай у первого собран.

Не найдёшь второго такого, как Миладин: ни такого работящего, ни такого благоразумного и проницательного. И как говорить умел – только держись! Так он складно и ладно говорил – как по писаному. Дважды его выбирали старостой в Лайковцах. Но, с тех пор как он вдруг тяжело заболел, и не подумаешь, что это тот самый Миладин! Совсем изменился человек: всё молчит, а если заговорит, то всё как-то криво и заикается; даже с лица спал. И медлительный стал, куда только делись прежние сила и проворство! Люди часто жалели его и говорили: «Господи боже, а какой человек был!»

Дело было между Рождеством Богородицы и Успением. Целый божий день Миладин пролежал под большим ореховым деревом у дома, словно в бреду. Тиосава от него почитай весь день не отходила. Поесть предлагала, спрашивала: хочет ли того или этого? Куда там, он только иногда малость опомнится, посмотрит на неё и стонет: «Ох, как поясница болит!»

Когда солнце пошло к закату и куры уже сели на насест, Тиосава его окликнула: