Уже светало, когда, отерев пот со лба, я сказал:

– Восьмой.

А она возразила:

– Все ты врешь, поросенок, это только пятый. А у меня семнадцатый.

А я говорил:

– Верю. Я тебе верю. Наверно, те три просто были во сне.

А когда яркое рыжее солнце, такое же рыжее, как Танюшкины волосы, поднялось над зеленовато-синим туманным горизонтом, и я в очередной раз (шестой, девятый или восемнадцатый – разрази меня гром, если в тот момент я еще был способен считать) доставил ей неземное наслаждение, Татьяна изогнулась, застонала и, заламывая руки, жарким свистящим шепотом выдохнула мне в лицо:

– Ах, Сережа!..

Я хорошо помнил, что Сергеем звали ее партнера, но хохмы ради спросил:

– А почему это я – Сережа?

– А потому, – сказала она. – Это ты раньше был Мишей. А теперь ты – Сережа.

И она показала мне документ типа удостоверения личности, куда фотографию налепили мою, точно мою, а вот имя стояло – Сергей и фамилия какая-то эстрадная, то ли Маликов, то ли Малинин…

Но это уж точно было во сне. Такая бредятина. Наверно, я просто заснул гораздо раньше, чем мне казалось. А восходящее солнце? Ну, кто ж не видел восходящего солнца? Точно, братцы, все это мне приснилось.

Я проснулся от жажды. Мне понадобилось секунды две, чтобы вспомнить, где я. Но за эти две секунды я успел подняться, открыть дверцу и выглянуть наружу. Пели птицы.

И я подумал, как это было бы красиво – написать: я проснулся от пения птиц. Вот только въедливый читатель тут же поймал бы меня на вранье: в "ниссане" нельзя проснуться от пения птиц. Если все окошки закрыты и включен кондиционер (а мы так и сделали под утро в целях безопасности), там внутри ни черта не слышно – полная звукоизоляция.

Итак, если быть пунктуальным, тело мое проснулось от жажды, а душа – от пения птиц. Потому что ведь только выйдя из машины, и глотнув свежего утреннего воздуха и прохладного апельсинового сока, оставшегося с вечера в пакете, я понял, что жизнь прекрасна. А уже в следующую секунду вспомнил, что прекрасная жизнь кончилась. Я вспомнил Тополя с его прибамбасами и наш последний разговор. "Ты должен избавиться от нее". Я должен избавиться от нее. Ха-ха. Сейчас займусь.

– Татьяна, я должен избавиться от тебя. Слышишь?

– Уммм, – сказала Татьяна, сворачиваясь в клубочек.

– Вставай! – я потряс ее за плечи. – Пива хочешь?

– А шампанского не осталось? – спросила она не открывая глаз и переваливаясь на другой бок.

– Осталось, – сказал я, – но шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты.

– Я вполне сойду за первую категорию, – хвастливо заявила Татьяна и окончательно проснулась. – Гарсон, кофе в постель.

– Вот ты и попалась, аристократка! Гарсон – это официант в кабаке, кофе в постель он принципиально подать не может. И я, кстати, тоже не могу, потому что никакого кофе нет, а вот шампанское – пожалте.

Я открыл бутылку, и Татьяна с наслаждением хлебнула из горлышка.

– А я предпочту коньяку, – поведал я, точно так же из горла прихлебывая "Хэннеси", – один мой друг-писатель совершенно справедливо утверждал, что по утрам можно пить только "Наполеон".

– Мишутка, стоп! А как же ты будешь вести машину?

– Наивная девочка, разве ты не знаешь, что похмельный водитель гораздо страшнее пьяного. Наверно, осталась только одна страна в мире, где не разрешают садиться за руль после малых доз алкоголя. И наконец, неужели ты думаешь, что в обозримом будущем мне придется иметь дело с ГАИ?

– Не знаю, – сказала Таня и как-то грустно замолчала.

Я замолчал еще более грустно. Потом напыжился и сказал:

– А вообще, девочка моя, ты сейчас соберешься, оденешься и пойдешь на шоссе ловить машину. Так надо. Я оставлю тебе свой телефон, а ты оставь мне свой. Ладно?