Я не мог устоять.

Я пошел к Ляховой и тупо купил возможность столкнуть себя и Золотову лбами. Снова.

— Тимофей, — протестовала женщина против моей затеи и даже крупную сумму денег брать за это не хотела, — я попросила бы вас решать свои личные вопросы с девочками без моего участия.

Пришлось снова фантазировать.

— Вы не понимаете, Юлия Юрьевна, — заломил я руки, аки кисейная барышня, — Яна — моя девушка. Но она очень на меня обижена. А я страсть как хочу с ней помириться, но она даже слушать меня не желает. А я ведь ее люблю. Вы — моя последняя надежда!

— Любишь, говоришь? — нахмурилась женщина.

— Очень! — прижал я руку к груди. — Ночами не сплю, только о ней и думаю.

Последнее не было ложью, а потому и добило неприступного педагога. Ну и деньги, конечно же, были нелишними. И да, она согласилась уже на следующий день сделать для меня все в лучшем виде. Добрейшей души человек.

Вспоминаю те свои эмоции и диву даюсь. Как у ребенка, честное слово, в ожидании Деда Мороза и новогоднего чуда. Я ведь в тот день даже на учебу собирался дольше обычного: мылся и брился тщательнее, зависал перед гардеробной, раздумывая, что лучше надеть. По дороге на учебу извелся до такой степени, что даже Летов начал ожидаемо клевать мне мозг.

Потом весь день гонял в голове слова, которые собирался сказать Яне.

Там столько всего было...

Вот только на выходе опять получилась какая-то «шляпа». А я помню все в мельчайших подробностях, будто бы это было только вчера. Она была в чулках. Такая красивая. Злая.

А я ее ревновал к Кахе, как одержимый. И может, если бы она только сказала мне, что ничего не было между ними, я бы тогда не сорвался? Не знаю...

Но это было стопроцентное, концентрированное сумасшествие. На грани добра и зла — быть рядом с Золотовой и не обнимать ее. Не целовать. Не трогать ее везде, кайфуя оттого, что она стонет в моих руках. Я не смог удержаться.

Я даже не пытался.

Я хотел снова почувствовать, как она бедрами инстинктивно подмахивает мне. Жаждал прикоснуться к горячей влаге между ее ног. К соскам, что выпрашивали ласку. И я все это получил.

И ее бы взял, прямо там, если бы все снова не пошло наперекосяк. Ее слова до сих пор звенели в моей голове, и в них было столько обиды, горечи и боли, что я поверил ей.

Дебил!

Она ничего не предъявляла мне, а я тогда был в одном гребаном шаге, чтобы упрашивать ее простить меня. Больше не предъявлять ей за Каху и ее грязный язык, а просто уже выкинуть этот чертов белый флаг и будь что будет.

Потому что я так устал!

Это война была мне поперек горла.

Я так тогда в той каморке у Ляховой растерялся от своих ощущений и внутреннего внезапного дисбаланса, что не знал, что сказать. С чего начать? Как вообще надо сделать так, чтобы просто заключить хотя бы временное перемирие?

Морок какой-то...

И я бы совершенно точно уже тогда вляпался в какое-то фееричное дерьмо, если бы по нашу душу не нагрянула Ляхова. Тогда я злился, что она явилась так быстро. А потом готов был руки ей целовать.

А дальше меня не иначе как уже бог спасал. Ибо я, словно торчок, бежал за Золотовой, как за очередной дозой. Звонил ей бесконечное количество раз. Писал. А потом и вовсе приехал под ее окна, где околачивался больше часа, пытаясь вывести королевишну на разговор.

Что хотел сказать?

Да что угодно уже, лишь бы она больше от меня не бегала.

Вот такой наблюдался сдвиг по фазе.

К вечеру попустило. Посидел, вспомнил, как именно отжигал по милости Золотовой. Охуел. И от греха подальше написал тренеру, что согласен вот прямо сейчас лететь на смотры, на которые полгода ехать отказывался.