– Напрасно радуешься, – сказал папа, поправляя очки, – когда-нибудь ты пожалеешь, что не стал заниматься музыкой.

Папа оказался не прав. Я так никогда и не пожалел об упущенной возможности стать Рихтером или другим великим пианистом. И гитару я тоже осваивать не стал. Гитарист в нашей компании вовсе не был ее душой. Душой компании в новые времена был магнитофон. А у меня имелся самый лучший – японский, купленный на лично заработанные деньги. Кстати, пса я назвал в честь знаменитого ударника «Металлики» – Ларса Ульриха.

Уже потом, в юности, я разучил несколько простеньких номеров почти на всех музыкальных инструментах. Я могу сыграть и спеть пару песенок на гитаре, откинуть крышку рояля – и наиграть одну легкую композицию Баха, и даже на баяне умею играть ровно одну песню. Я сознательно не пошел дальше. Эти музыкальные финты нужны мне были только с одной целью – чтобы произвести впечатление на девушек. И я умело ими пользовался. И финтами, и очарованными моей мнимой разносторонностью девушками…

В другой раз я переупрямил родителей, когда отказался лечить молочные зубы. В определенный момент они вдруг стали разваливаться, хотя почти не болели. И тогда мама отвела меня в стоматологическую поликлинику, где процветал вопиющий садизм. Зубы рвали наживую, без всякого наркоза, побрызгав чуть-чуть заморозкой. Считалось, что молочные зубы обязательно надо удалять, иначе коренные вырастут больными. Не знаю, кто это придумал. Потому что эта медицинская теория оказалась обыкновенным бредом. После первого же удаления, когда, зафиксировав меня в кресле, «добрый доктор» пассатижами рвал больной зуб, я наотрез отказался снова появляться в Детской стоматологии. Экскулапы-педиатры, между тем, считали, что мне надо выдернуть целых три резца. Я выдержал трехдневное противостояние, с криками, руганью, уговорами и обещаниями всяческих благ. В конце концов, когда я ушел из дома, и меня пришлось ночью искать по улицам, мама сдалась.

– Делай, что хочешь, – сказала она, – ходи без зубов.

Но без зубов мне ходить не пришлось. Мне уже очень немало лет, но до сих пор у меня нет ни одной коронки.

То же самое случилось и с гландами. Не хотелось их терять. Я вообще не люблю расставаться с фрагментами своего организма по прихоти врачей.

– Надо резать! – решил очередной педиатр. – Вот вам направление на операцию.

– Не хочу на операцию, – вскричал я хриплым голосом, горло часто болело, особенно зимой. Скорее всего, потому, что у меня все время были промочены ноги – из-за старой дырявой обуви – и еще потому, что ходил я без шарфа – никому и в голову не приходило мне его купить. Конечно, проще вырвать гланды. И никаких проблем.

– Так мальчик, успокойся, это не страшно. А потом мама купит тебе мороженое.

Но обмануть, подкупить меня мороженым, было попросту невозможно. Я отлично знал все уловки садистов в белых халатах. Я изучил их иезуитскую манеру рассказывать, что это «не больно», а потом втыкать огромные иглы в попу, радостно посмеиваясь от того, что я испытываю жуткие страдания почти несовместимые с жизнью…

Начался новый бой за свободу и независимость. И снова я выстоял и победил. Правда, победа досталась мне дорогой ценой. Я совершил побег из дома на несколько дней и, когда меня нашли с милицией, пообещал, что в следующий раз не вернусь. Я был настроен так решительно тогда, что, и вправду, не вернулся бы, если бы они не передумали. Я уже все продумал – уеду на флот, наймусь юнгой на корабль. Я периодически порывался отправиться на флот, начитавшись книжек о морских приключениях. Ночевать в дни бунта мне пришлось в подвале на трубах – там было тепло, и никто не беспокоил. А лампочка под потолком горела круглые сутки. Правда, ночью меня жутко напугала рыжая кошка. Но и сама она при виде меня испытала не меньший шок, и стрелой метнулась обратно, в крохотное оконце.