Со временем выяснилось, что слух у меня все же есть. Причем, почти абсолютный. Просто мне никто не объяснил, что слова под музыку надо пропеть так, чтобы голос совпал с нотами в гармонию. Мне казалось, ноты сами по себе. Слова сами по себе. И это правильно. Но детям надо разъяснять даже такие простые вещи.

Посещения музыкальной школы меня порядком тяготили. Во-первых, до нее было очень далеко ехать. А во-вторых, оказалось, что надо разучивать нудные гаммы на пианино, и тратить на это целые часы. Слово «Сольфеджио» я до сих пор считаю ругательным. Успехами я не блистал. И в конце концов, решительно заявил маме, что в музыкальную школу я больше не пойду. Характер у меня был упертый, как я уже упоминал. У мамы – не менее упертый. Но против меня – ха, бороться было бесполезно. После трех недель противостояния, когда я демонстративно саботировал музыкальную школу, прогуливая занятия, она сдалась.

– Но, – сказала мама, – так просто ты от меня не отделаешься. Учительница музыки будет приходить к тебе домой.

– Хорошо, – ответил я. И подумал, что, по крайней мере, не придется ездить к черту на кулички.

Тут же добрые друзья родителей подарили нам пианино «Заря» – «главное, чтобы мальчик играл», и меня усадили за него. Выяснилось печальное обстоятельство. Пианино мне сильно велико – я всегда был маленького роста. Решение, впрочем, нашлось. Под попу мне подложили несколько толстенных томов «Советской энциклопедии». Теперь я мог положить руки на клавиши, но не мог дотянуться до педалей.

– Ничего, – сказала учительница музыки по имени Тамара Леонидовна, – пусть пока без педалей «работает», – так она называла игру на пианино, – а потом, даст бог, вырастет.

Она оказалась провидицей, через год я действительно подрос – и дотягивался до педалей. Но Тамары Леонидовны к тому времени в моей жизни не стало. И пианино стояло без дела, как памятник моему упрямству, до тех пор, пока за него не усадили моего младшего брата.

Тамара Леонидовна запомнилась мне злой крючконосой женщиной, похожей на ведьму. Среди черных волос встречались седые, абсолютно белые, пряди. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так седел. Возможно, она выбеливала их специально. Две глубокие морщины тянулись от крыльев хищного носа. Она придерживалась самых жестких правил воспитания учеников, и била меня по рукам, если я что-то неправильно делал. Еще на ладони мне натягивали вязаные перчатки, вставляли в них яблоки, и так заставляли играть гаммы – чтобы я правильно держал руку. Тамара Леонидовна орала по малейшему поводу, называла меня «бестолочь» и «неумеха».

Говорят, многие профессиональные тренеры ведут себя подобным образом, и их подопечные потом становятся олимпийскими чемпионами. Но Тамара Леонидовна не знала, с кем она связалась. Я никогда не признавал над собой ни малейшего насилия. Когда она явилась в очередной раз, я забрался под кровать. Никакие увещевания и уговоры на меня не действовали. Я твердо решил, что музыка – это не для меня. И тогда она совершила роковую ошибку, легла на пол, и сунула под кровать руку, пытаясь меня достать. Тут я ее и укусил, поймал сухую музыкальную кисть, и впился прямо в мясо между большим и указательным пальцем зубами. Завопив не своим голосом (почему-то басом), Тамара Леонидовна отдернула руку, вскочила и выбежала в прихожую.

Больше она не появилась. Я потом слышал, как мама по телефону уговаривала ее вернуться. Но Тамара Леонидовна была непреклонна – «к этому зверенышу ни за что». Так я одержал очередную маленькую победу, навсегда избавив себя от необходимости заниматься музыкой.