Срыв случился неожиданно: поначалу меня начинало трясти, как только я думала о том, как с нами поступила Анжела. Снова и снова видела, как моя бабушка унижается перед ней, отдает последние деньги, лишь бы ее родители не устроили нам проблем с полицией.

Из-за того, что меня выгнали из школы, я отказывалась слушать предложения о новой, и рыдала ночами на пролет. Потом потоки слез стали появляться и днем. Баба Снежа не знала, что со мной делать, поэтому вызвала врача. Он посоветовал ей показать меня психиатру, а тот поставил диагноз «нервный срыв».

Прописанные лекарства давали лишь временный эффект: то отпускало, то накрывало с новой силой. Позже бабушка долго отпаивала меня отварами собственного приготовления и в один прекрасный день срыв прошел. Только после этого я согласилась пойти в новую школу.

* * *

– Класс, тишина! – Инна Игнатьевна постучала судебным молоточком по деревянной подставке.

Она купила его недавно, и отвратительный стук, эхом разносящийся по классу, работал безотказно. Мы сидели на классном часе, в который раз за месяц задерживаясь из-за ее прихоти.

– Сегодня будут дежурить Долохова и Поклонский! И чтоб все выдраили, стулья поставили. Понятно? – Акула уставилась на меня, словно я была средоточием всей грязи в классе.

– Понятно, – ответила я.

– Поня-ятно, – протянул Лёха.

Только этого мне не хватало: после уроков тусить с местным гопником.

Инна Игнатьевна прогнала остальных, проследила, чтобы мы с Поклонским обязательно набрали полное ведро воды и взяли чистые тряпки, а потом встала в проеме.

– Я вернусь через час. Поскольку вы оба – отбросы, – я закрою вас на ключ, – она показала нам связку и потрясла ей. – Чтоб к моему приходу все блестело!

Не успели мы ответить, как ключ повернулся в замке, а за дверью раздался цокот каблуков.

– Вот же стерва, – пробормотала я, берясь за тряпку.

– Согласен. Кто в своем уме запирает учеников? А вдруг мы тут оргию устроим? – спросил Лёха, широко улыбнувшись.

– Идиот. Оргия не получится из двух человек, – я начала мыть доску.

Инна Игнатьевна словно специально полностью расписывала ее мелом. Несколько раз я тянулась к самому верху, вставая на цыпочки и невольно обтираясь выпирающей грудью о доску.

– Твою налево, все испачкалось, – на черной водолазке остались белые разводы.

– Ниче, отстирается. Хошь, помогу? – Лёха протянул ко мне руки, но я увернулась, настороженно глядя на него. – Тебе же девочки нравятся. Чего стесняться-то?

– Мне не нравятся девочки! Это все нелепый слух! – я швырнула в него тряпкой.

Она угодила Лёхе на край кроссовка. М-да, с броском у меня плохо. Он посмотрел на тряпку, поднял взгляд и расхохотался. Из-за нервного напряжения я тоже начала посмеиваться.

Через минуту мы уже ржали во всю глотку и смотрели друг на друга, стирая выступающие слезы.

– А ты ниче такая. Я думал, ты как наши местные звезды, – сказал Лёха. – Давай поскорее отчистим все, и я вскрою замок. Пусть эта дура потом нас ищет, где угодно.

Я улыбнулась и кивнула. На радостях мы отмыли кабинет меньше, чем за полчаса. Лёха извлек из кармана черных джинсов отмычку. В нашей школе форма не была обязательной, но учителя постоянно твердили: «белый верх, черный низ», а мы выкручивались, как могли, лишь бы не носить дурацкую официальную одежду, в которой невозможно двигаться.

– Бинго! – Сказал Лёха, когда дверь с легким щелчком открылась.

– Обычно говорят «вуаля», – поправила я его, накидывая на плечи лямки рюкзака.

– Да пофиг, Долохова. Люди вообще много че говорят, сама знаешь. Бывай, – он махнул рукой и перемахнул через перила, чтобы быстрее оказаться внизу.