– А меня сразу хоронить можно. – весело усмехается Гоголь. – Мне литру сдавать надо будет.

– У тебя с головой всё нормально?

– Реально, зачем?

– Так я на актёрский поступаю. – Дарина пожимает плечами.

– И что потом делать будешь? В аниматоры пойдёшь?

– Неа. – улыбка на мгновение становится словно слегка натянутой. – Играть разные роли – единственное, что у меня будет нормально получаться. А ещё потом буду на всякие интервью ходить. Все будут меня крутой считать. Я буду круто выглядеть.

– Думаешь, тебя в фильм какой-нибудь возьмут? Без обид, но ты разве что на клоуна тянешь. Хотя, может, так и сыграешь в какой-нибудь дерьмокомедии.

– За что ты так жестока с моим нежным сердцем? – Гоголь состроила оскорблённое до глубины души выражение лица, положив правую руку на сердце. Это было до того намеренно-наигранно, что получилось достаточно забавно. – А вдруг я круто кого-нибудь сыграю?

– Ну, сыграй что-нибудь.

– Что? – Дарина встрепенулась.

– Ну, что-нибудь.

– Да не знаю я, что играть. – она передёрнула плечами. – Скажите, кем мне для вас стать.

– Ясно. Никакой ты не актёр.

– Неправда. Я актёр. Хороший. Даже более крутой, чем ты можешь себе представить.

Странно. Здесь должна была быть ошибка. Допустить её тут было бы не страшно. Эта компания временная. Как и десятки других. Они бы увидели, но забыли бы об этом вскоре после её ухода, как и сама Дарина о них. А тема достаточно щепетильная и обвинение в плохом актёрстве – это, что могло бы дать повод сорваться. Они понятия не имеют, какие жертвы Гоголь принесла, чтобы стать хорошим актёром. Они понятия не имеют, что Гоголь уже не может быть кем-то, кроме актёра, за что её на самом деле стоило бы презирать, однако сомневаться в мастерстве… нет. Но ошибки не произошло. Образ не нарушен. Образ… А вот и идея.

– Знаете что? Юмористические роли я играть умею хорошо, и это вам показывать не собираюсь. Чтобы доказать, что я хороший актёр, я сыграю то, что мне не свойственно. Я сыграю трагическую роль.

Да. Теперь чётко видно. Тот образ девочки – трагедия. Тихая, мрачная, давящая, тревожная.

– Что, прям заплачешь?

Чтобы хорошо сыграть кого-то, нужно войти в роль. Интересно. Может, сейчас, наконец, получится понять. Порой прочувствовать получается быстрее, чем проанализировать, но если постараться, то понимание обязательно придёт. Нужно просто быть внимательнее.

– Хуже. – Гоголь мрачновато, слегка азартно улыбнулась. – Смотрите.

– Давай уже.

Дарина быстро забралась на горку, заменившую сцену. Благо, остальные уже сидели на карусели напротив, так что место было как нельзя удобным. Вдох. Выдох. Сосредоточиться.

Пустота.

Страх.

Болезненная, кривая улыбка.

Всполохи солнца слишком яркие. Они сверкают, как на воде. Площадка размывается. Музыка искажается. Цвета смешиваются. Размытая акварель. Но они всё равно смотрят. Изнутри. Нет, это изначально была глупая идея. Это была бы не игра. Это была бы искренность. А искренность смешная.

Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно.

Но так отчаянно хочется освобождения… Так, нет, бред какой-то. Ничего такого не происходит. Она на площадке. Обычной детской площадке. Это просто обман зрения. Наверное, солнечный удар. Почему-то нет сил пытаться понять, что происходит. Она была так близка к разгадке. И тут это… Может, там получится найти ответ? Здесь ведь никого на самом деле нет. Никто её не осудит, если она позволит себе…