– Грози нам смерть, мы бы уже погибли.

Закат рывками опадал во тьму. Рассеянный свет распался на несколько отчетливых мертвенно-бледных солнц; затем небо пронзила сверкающая дуга солнечного света – внезапно, будто распрямилась пружина, – и мгновенно исчезла.

Сидя бедром к бедру, мы смотрели, как темнеет небо. А потом появились звезды.

Прежде чем отказала мобильная связь, я успел еще раз созвониться с Джейсоном. Когда случилось небоизвержение, сказал он, Саймон как раз платил за комплект свечей для машины. Дороги, ведущие из Стокбриджа, стояли в пробках; по радио сообщалось, что кое-где в Бостоне начали грабить магазины, а движение на всех крупных магистралях застопорилось, поэтому Джейс бросил «феррари» на парковке у мотеля и снял комнату для себя и Саймона. Утром ему, скорее всего, придется ехать в Вашингтон, но сперва он завезет Саймона в летний домик.

После этого он передал телефон Саймону, а я передал свой Диане и вышел, чтобы не мешать ее разговору с женихом. Дом казался огромным, пустым и зловещим. Я походил по комнатам, повключал свет, а потом меня позвала Диана.

– Еще по стаканчику? – спросил я.

– О да, – ответила она.

Вскоре после полуночи мы вышли во двор.

Диана храбрилась: скорее всего, благодаря Саймоновой идеологической накачке. В теологии НЦ не имелось ни традиционного второго пришествия, ни Вознесения, ни Армагеддона; Спин являл собой совокупность этих понятий, кое-как подходил под все древние пророчества. Раз уж Бог решил изобразить для нас истинную геометрию времени на небесном холсте, говорил Саймон, нам остается лишь благоговейно трепетать. Но не следует идти на поводу у собственного страха, ибо Спин – всего лишь акт избавления, последняя и лучшая глава в истории человечества.

Или что-то в этом роде.

Вот мы и вышли посмотреть на небо, потому что Диана сочла такой поступок смелым и высокодуховным. Облаков не было. Пахло соснами. Шоссе находилось далеко, но иной раз до нас долетали отголоски сирен и автомобильных гудков.

То на севере, то на юге вспыхивало небо, и вместе со вспышками танцевали наши тени. Мы уселись на траве в нескольких ярдах от крыльца с ровно светившим фонарем, и Диана положила голову мне на плечо, и я обнял ее. Мы оба были слегка пьяны.

Несмотря на годы эмоционального холода, несмотря на прошлое в Казенном доме, несмотря на ее помолвку с Саймоном Таунсендом, несмотря на НЦ и экстазисы, даже несмотря на хаотические последствия ракетного удара по небу, я остро чувствовал, как тело Дианы прижимается к моему. Как ни странно, ощущение было донельзя знакомым – изгиб ее руки под моей ладонью, тяжесть ее головы у меня на плече, – словно я чувствовал все это не впервые, словно всегда знал, каково это – сидеть рядом с Дианой и обнимать ее. От страха ее бросило в пот, и даже этот пряный аромат казался мне знакомым.

Небо искрило непривычным светом. Это не был истинный свет вселенского Спина – он убил бы нас на месте, – это была серия небесных оттисков, одна полночь за другой с интервалом в микросекунду, остаточное изображение, словно последняя вспышка перегоревшей лампочки; щелк – и то же самое небо, но столетием или миллениумом позже. Череда крупных планов в сюрреалистическом фильме. Некоторые кадры смазались из-за чрезмерной экспозиции, звезды и Луна выглядели как призрачные сферы, круги или серпы. Другие были очерчены резче, но тут же затухали. Ближе к северу линии и круги сужались, их радиусы мельчали, а экваториальные звезды беспокойно вальсировали по небу, описывая исполинские эллипсы. Нам подмигивали полные луны и полумесяцы, прозрачные, бледно-оранжевые, рассыпанные от одного горизонта до другого. Флуоресцирующая белая лента Млечного Пути то вспыхивала, то тускнела в пронзительном сиянии погибающих звезд. Звезды рождались и умирали с каждым дуновением летнего ветра.