Вслушался в себя, взвешивая все в последний раз, – что бы ни случилось, обратной дороги у меня теперь не будет. Подошел и поднял ее, подхватив под коленки – она только тихо ойкнула, – а потом опустился в кресло.

– Давай определимся в самом главном. – И проговорил в ушко, выделяя каждое слово: – Я. Тебя. Усестряю.

Она застыла, не дыша.

Я тихо уточнил:

– Если ты, конечно, не против…

Мелкая извернулась и заглянула мне в глаза. С невероятным облегчением я увидел ответ.

– Да, – кивнул, – привет, сестренка.

Она беззвучно шевельнула губами, потом негромко всхлипнула и обхватила мою шею. Я сидел, прижавшись щекой к ее горячему лбу, поглаживал ей спинку, и моя многострадальная футболка опять мокла, но на лице моем гуляла широченная улыбка – из Мелкой лились слезы очищения. Потом губы мои чуть искривились: «Так вот он какой, подарок на годовщину». Я скосил глаза на тяжелую волну черных волос и тихонько хмыкнул.

– Что? – встревоженно вздрогнув, подняла она зареванные глаза.

– Да так, мысли всякие бродят, не волнуйся, – успокаивающе улыбнулся я и бережно прикоснулся губами к ее лбу. – Так… Теперь давай по порядку. Пока у нас поживешь. С родителями вечером решу, – я замолчал, прокручивая версии, – скажем, что отец у тебя в запой ушел, буянит. На несколько дней этого хватит, а там квартира съемная появится. К тебе подружки домой ходят, звонят?

– Нет. Отчима боятся… А телефона у нас нет.

– Хорошо, – протянул я по слогам. Запустил пятерню в ее волосы, глубоко, до самого затылка, и слегка потянул, пропуская пряди между пальцами. Повторил задумчиво: – Хорошо.

В приглушенно дневном свете ее волосы отливали неярким серебром. Перебирать их было приятно. Они только прикидывались жесткими, на ощупь же были упруги и легко, словно ластясь, скользили между пальцами.

Мелкая замерла, потом прерывисто выдохнула:

– Мне так мама иногда перед сном…

Я притиснул ее к себе посильнее и ткнулся губами куда-то в темя. Так мы на какое-то время и застыли. Мне было сразу и горько, и радостно, и легко – словно я только что взял какой-то очень важный рубеж.

Потом я осторожно потянул ее за подбородок и посмотрел в глаза:

– Тебе будет непросто.

Она с готовностью кивнула:

– Я знаю. Я готова.

– Это хорошо, – усмехнулся я. – Что у тебя по оценкам западает?

Она, видимо, ожидала чего-то другого, но ответила не задумываясь:

– Тройка была по рисованию, на черчении подтянула до четырех. Ну и четыре по физре.

– А остальное? – осторожно уточнил я.

– Отлично. – Теперь улыбнулась и она, пусть только самым краешком губ, но лиха беда начало…

– Вот это да. – Я озабоченно поскреб свободной пятерней в затылке. – Выходит, ты умнее меня.

Она молча вернула голову мне на плечо.

– Это хорошо, – продолжил я, слегка покачиваясь взад-вперед, – потому как на школьную программу надо наложить как минимум плаванье и танцы. И рисование…

Она чуть дернулась.

– Да-да, – понял я, – рисование обязательно. Чтобы ничего у тебя не западало. Будем выращивать разносторонне развитого советского человека. Совершенного.

Мелкая едва слышно хмыкнула и потерлась виском о плечо:

– А чем я могу тебе помочь? Ты сказал, что я тебе нужна.

– О! Конечно, ты будешь мне помогать. Но! – Я отклонился и посмотрел в упор. – Ты мне просто нужна. Не для чего-то. Просто будь рядом.

Она помолчала, потом негромко сказала, вроде как даже и не мне:

– Буду. Обещаю.

Мы затихли, обнявшись. Ранняя весна задумчиво глядела на нас из окна дождливо-серыми глазами, словно что-то решая. Потом нахмурилась дождем, и по стеклу забарабанили крупные капли. Резко, как наказывая, хлестанул по старым тополям ветер. А в моей комнате смешалось два теплых дыхания и воцарился покойный уют.