Мокси закрыл глаза. Виски огненным потоком пролилось в его горло, обожгло грудь. Когда он открыл глаза, лицо незнакомца придвинулось на расстояние вытянутой руки.

– Я – желание, которое ты прячешь в самых глубинах своего сердца. Грешное желание навсегда покинуть ту, которую любишь. Я – неизбывные муки твоей души. Я – конец всему на свете, предел всего и вся, предел, у которого все надежды на возрождение становятся кормом для свиней.

Дверь таверны распахнулась и впустила еще одного посетителя, и в этот краткий миг Мокси увидел плотные струи дождя, льющиеся с черного неба.

Едва шевеля языком, он заговорил:

– Я тебя не понимаю.

В угловой кабинке со звоном разбился стакан; Мокси посмотрел в ту сторону, а когда вновь повернулся к незнакомцу, лицо того оказалось на расстоянии ладони.

– Я прихожу туда, где все рушится.

Губы незнакомца не шевелились. Мокси пытался убедить себя в том, что таково действие виски. Но, несмотря на то что лицо незнакомца было от него всего в двух десятках сантиметров, он ничего не мог в нем прочесть. Словно у этого человека было одновременно несколько лиц.

– Я – незнакомец на чужих похоронах. Я тот, кого скорбящие называют посторонним.

У Мокси плыло в глазах. Незнакомец не отводил взгляда.

– Меня зовут Гнилл, Джеймс Мокси. Я – то мгновение, в которое ты решил оставить свою любимую. Я – шаг по ту сторону чувства вины. Ты сделал этот шаг, когда душа твоя почернела. Почернела и покрылась плесенью.

Взрыв смеха прокатился по таверне.

Открылась дверь, и в таверну, сопровождаемый порывом холодного ветра, вошел еще один завсегдатай, под руку с хрупкой женщиной.

Мокси тяжело дышал. Взглянуть в лицо незнакомца не было сил.

– Я не смог бы существовать, если бы не было смерти.

И вновь незнакомец рассмеялся, а навстречу раскатам его смеха раздался смех из каждой кабинки, из каждого угла таверны. Даже бармен не остался в стороне от общего веселья. Но лицо незнакомца не выражало ничего. Портрет маслом – тревожный и пугающий; мимо таких вот портретов, висящих в гостиной на втором этаже, дети норовят прошмыгнуть как можно скорее.

За спиной незнакомца выросло серое облако – облако пара, вырвавшееся из смеющихся ртов.

Неожиданно Мокси почувствовал себя совсем молодым. Даже слишком молодым. Сколько лет было незнакомцу? Это правда: Мокси явился в Портсмут, чтобы как можно дальше спрятаться от Кэрол, от ее болезни. Это слишком сильно пугало его: регулярность, с которой она впадала в кому, ее сон, напоминавший саму смерть, когда не ощущаешь ни пульса, ни биения сердца, ни дыхания. А этот незнакомец знал, чем живет его душа. Этот… Гнилл. Голова Мокси шла кругом. А может, и его любовь к Кэрол уже умерла? И гниет? Этот тип… Откуда? Как?..

– Ты – чудовище, – сказал он.

И сам поверил в то, что сказал.

– Джеймс Мокси, – произнес незнакомец, и губы его наконец зашевелились. – Что за гнусные вещи ты говоришь!

Стены и потолок таверны плыли в глазах Мокси, но он запомнил слова Гнилла, которые тот произнес в качестве очередного тоста.

– Я не большее чудовище, чем лиса, забравшаяся в курятник, с пастью, красной от птичьей крови, с лапами, мокрыми от содержимого разбитых яиц и от внутренностей растоптанных цыплят, еще не успевших увидеть белый свет. Я не большее чудовище, чем фермер, который ловит лису, хватает ее за горло и, прижав к стволу дуба, топором рассекает пасть, что лишила его кур, цыплят и яиц. И я не большее чудовище, чем икота, которая сотрясает грудь фермера, когда тот, подняв с пола погреба ящик, хочет вытащить его по лестнице наверх, чтобы свалить туда трупики дохлых кур. И, конечно же, я не большее чудовище, чем вода, собравшаяся у основания той лестницы, с которой грохнулся фермер – с физиономией, искаженной ненавистью, болью и искренним удивлением. По правде говоря, я больше напоминаю вдову этого самого фермера, которая найдет его труп под лестницей и уберет весь этот хлам. Видишь ли, на Большой дороге встречается кое-что и похуже, чем мужчины и женщины, которые воруют, грабят и убивают. И это худшее – я.