Это, словно укол адреналина, заставило меня очнуться, и тогда я понял, откуда ведут огонь, по крайней мере, один из них был прямо надо мной на крыше дома. Но мне не дали прицелиться, люди разбегались в разные стороны и сносили все на своем пути, в том числе и меня. Тогда я начал стрелять вверх и орать что есть мочи. Он продолжал жать на курок, у меня не было времени уговаривать обезумевшую от паники толпу.

Поняв, что стрелять с той позиции, где я находился, нельзя, я побежал на крышу того дома, откуда вели огонь. Но не успел. Высадив весь магазин, этот ублюдок подорвал себя, так же поступил и второй.

– Знаешь, мне кажется, что они не могли все это спланировать и осуществить сами, – задумчиво произнес Швальдер. – Их явно кто-то подготовил, этим сукиным сынам не было и двадцати пяти. А именно эти молокососы днем ранее совершили теракт в Париже. Да и подготовились они грамотно, на автоматах были увеличенные магазины, они понимали, что времени на перезарядку нет, иначе можно было их обезвредить и, возможно, взять живьем.

Убэ налил ему еще стакан и, посмотрев в глаза Швальдера, сказал:

– Ладно, я тебе верю, верю… – с сочувствием поддержал полицейского вожак. Ты сделал все, что мог, а эти свиньи просто хотят найти виновника своей тупости и трусости.

А что насчет моих парней, ты сам виноват, не нужно им грубить. Быть может, они не отвечают твоим представлениям о порядочном гражданине, но они любят свою родину не меньше твоего и никогда не предают своих.

– Вот это – все, что эти сволочи хотят нам предложить! Это твое государство, то, за что ты дрался на чужой войне! – с нескрываемой ненавистью прошипел Убэ. – Победил в бою, для того чтобы проиграть у себя дома! Проиграть потому, что тебя предали эти бесхребетные содомиты, обслуживающие богатых жидов! Дак за что ты проливал кровь, солдат!? – Убэ ткнул экраном телефона в глаза Швальдеру. – Вот за это!? «Присоединяйтесь, нас уже миллионы, это важно для каждого из нас – «Я прощаю» гласила надпись рассылки.

– Мы должны простить их за то, что они грабят, насилуют, убивают и оскверняют нашу культуру?! – продолжал излагать ненависть Убэ. – Теперь быть немцем – значит, быть уязвимым ничтожеством в своем собственном доме, на земле наших предков! Насекомые, что управляют нами, превратили нашу великую родину в охотничьи угодья для этих крыс! А парни, которых ты презираешь, готовы драться и умереть за будущее нашего народа не где-то там, за тысячи миль от дома, на чужой войне, – указал он в сторону, – они бьются здесь, за свою землю, за своих детей, и им не стыдно посмотреть в глаза предкам!

Разговор принял форму доверительной беседы, и с каждым стаканом Швальдер все больше понимал и принимал компанию Убэ. Ближе к утру Ганс зализал душевную рану и осознал тягу к родному дому.

Он, шатаясь, побрел в сторону своего холостяцкого лежбища по утренним улицам. Буквально через сто метров он услышал женский крик. В темном переулке двое подростков пытались приставать к женщине. Она не была молода или красива и не была вызывающе одета. В ней не было ничего, что могло бы привлечь внимание малолетних дегенератов. Однако они решили надругаться над ней просто потому, что могли.

Один прижал ее к стене, хватая ее за талию и грудь. Второй снимал все на телефон, сопровождая съемку подробными комментариями о происходящем.

– Сейчас мы осчастливим эту неверную свинью! Эта толстая шлюха христианка и никогда не была с настоящим мужчиной! Среди них нет настоящих мужчин! – весело рассказывал сволочь с телефоном.

– Оставьте меня, у меня дети, пожалуйста! – кричала она, пытаясь шумом спугнуть нападавших.