Оглядевшись, он понял, что побег удался, и можно не опасаться глупого идиота Фабио, который обязательно разыграл бы сцену в присутствии этих моральных ничтожеств, что собрались в галерее.

Однако любопытный друг вцепился в профессора мертвой хваткой.

– Леон, ты можешь мне доверять, обещаю, я не расскажу твоей маме и не буду расспрашивать, о чем ты мечтаешь в ванной, – зачастил Фабио. – Но ты должен мне все рассказать! К счастью, поблизости есть одно уютное местечко, где мы сможем выпить и все подробно обсудить, – уверенно распорядился Скорцени. – Ты знаешь, я в таких делах профессионал!

Миновав пару кварталов, друзья устроились в небольшом ресторане, где интерьер был более уютным и настраивал на откровенные беседы.

– Я сюда приехал отдохнуть и хотя бы на время забыть о работе, – задумчиво произнес Росси. – Но все время веду себя как подросток. Раздражаюсь по любому поводу, думаю о вещах, которые я не в силах изменить, и все время не могу найти себе места…

– Леон, это любовь, – плохо скрывая сарказм, покачал головой Скорцени.

– Нет, ты не понял, я все время думаю, причем зачастую это даже не критические размышления, а просто эмоции. Словно я сам себе пытаюсь что-то доказать, – Леон говорил, не глядя на друга, словно с самим собой. – А если ты про ту девчонку – я наорал на нее, когда она пришла ко мне в номер за интервью. И теперь, естественно, как любой порядочный человек, я испытываю чувство вины. Хотя могу ли я называть себя порядочным человеком, даже извиниться не хватило духу. Вместо этого я сбежал, как трусливый недоумок, не способный ответить за свои слова. И вот видишь, опять. И так уже почти неделю, – вздохнул профессор, – а мне столько лет казалось, что я уже давно нашел себя и состоялся как личность.

Они засиделись допоздна в ресторане, размышляя о необходимости держать удары судьбы и не забывать наслаждаться прекрасными творениями жизни, что дарованы людям.

Ганс Швальдер был отстранен от работы в полиции уже неделю, и всю эту неделю он предпочитал алкогольную диету. Его рацион преимущественно состоял из пива и водки, которые он дегустировал в наиболее злачных местах Берлина.

И в этот раз Ганс нашел особенно зловонную дыру, пропитанную никотином, перегаром и расовыми предрассудками. Это был даже не бар, а скорее клуб, в котором собирались персонажи с характерными политическими взглядами. Большая часть посетителей имела внешность, отражающую убогий внутренний мир – бритые головы и одежду, больше напоминающую униформу. Было видно, что многие из посетителей знакомы, а потому Швальдер сразу был замечен, и, по всей видимости, чужакам здесь не были рады.

Возможно, было бы благоразумней уйти сразу и продолжить алкогольную трапезу в другом месте, но благоразумие Швальдер призирал уже неделю. Он демонстративно уселся посередине барной стойки и скомандовал:

– Бармен, водки!

– Предпочитаете со льдом или с закуской? – отозвался бармен, огромный татуированный детина с пышной бородой.

Швальдер за годы работы в полиции научился хорошо улавливать настроение собеседника и сразу распознал презрение, замаскированное под учтивость.

– Я предпочитаю быстро, и чтобы ты не раздражал меня своей нахальной рожей!

Зал замер в ожидании бойни, казалось, вспыхнувшую кровожадную страсть можно было потрогать руками.

– У нас не принято грубить, – с нескрываемым возбуждением ответил бармен.

– Ребята, да это же тот самый полицейский, который помог террористам, – раздалось за спиной у Швальдера.

– Закрой свою пасть или будешь умолять меня о прощении, свинья, – не поворачивая головы, нарочито грубо заявил Швальдер, предвкушая нескучный вечер.