Первое, что бросалось в глаза, это вычурная надпись в левом верхнем углу экрана, красными буквами на зеленом фоне – «Я прощаю». В прямом эфире выступал французский жандарм Жан Лефош.

– Мы опознали террористов, все они выходцы из арабских семей.

– Они беженцы? – выкрикивали вопросы из толпы журналистов.

– Нет, они граждане Франции, родились и выросли во Франции, – с тоской констатировал Лефош.

– Эти террористы имеют отношение к берлинской трагедии?

Лефош тяжело вздохнул, взял многозначительную паузу и, словно неверный муж, признающийся в измене, пробормотал:

– Да, это те же люди, если их вообще можно назвать людьми.

– А как они попали в Берлин? – засыпали вопросами журналисты, перекрикивая друг друга.

– Я больше ничего не могу вам сообщить, в интересах следствия детали произошедшего сохраняются в тайне. Прошу меня простить, на этом все, за дополнительными разъяснениями обращайтесь в пресс-службу.

Жан развернулся и, не обращая внимания на вопросы, исчез в дверях жандармерии. Впервые за долгие годы работы офицер испытывал отвращение к профессии. Он только что побывал на совещании у шефа, где, в присутствии высокопоставленных чиновников из правительства и руководства МВД, обсуждали, какую версию гибели несчастных в кинозале озвучить.

Всех собрали в конференц-зале, где их уже дожидались угрюмые начальники.

– Братья! – обратился к собравшимся мужчина в штатском. – Да, сегодня я могу себе позволить назвать всех, кто здесь присутствует, братьями! Сегодня вы встретились с подлым и коварным врагом, врагом, чьё имя «международный террор», – приторный героизм буквально сочился из его уст. – Получив удар в спину, вы не струсили и не сломались! Вы с честью приняли бой и выстояли! Мы с вами знаем, чего хотят эти негодяи, чего они добиваются… Они хотят напугать Францию, напугать Европу. Они хотят посеять панику в сердцах наших сограждан! Но я убежден, что у них ничего не получится! А потому я обращаюсь к вам, братья! – многозначительная пауза, по мнению говорившего, позволила убедить слушателей в искренности произнесенной речи. – Мы не можем позволить им победить! Их основное оружие – это не бомбы и автоматы, нет! Их основное оружие – это информация! Мы не имеем права дать им возможность воспользоваться этим оружием, а потому я прошу вас сохранять молчание. Придет час, и мир узнает героев, что стоят на страже свободы и демократии. Но сейчас мы должны собраться и продолжить борьбу с этим злом!

Пафос, неумело обернутый в косноязычие, насторожил офицеров жандармерии и, как оказалось, не зря.

Закончив свою тираду, он подал знак сидящему по правую руку от него генералу, и тот с миной неотвратимой уверенности на лице принялся раздавать всем бумаги, подписав которые, они обязались не разглашать данные следствия и не общаться с журналистами без санкции начальства.

Жан чувствовал себя униженным, он пришел на службу, чтобы защищать французов от преступников, а не от правды. Просьба шефа сделать заявление для прессы окончательно добила его. Все это выглядело так, словно именно он самый надежный негодяй, а значит, ему можно доверить грязную работу и не пачкаться самому.

Робкая надежда профессора Росси на плохие новости вместо ужасных, после услышанного, тягостной ношей осела в душе. Груз вины и потери вновь заставил Росси вернуться к размышлениям о необходимости принять решение. Он снова оказался поглощенным мыслями, от которых пытался укрыться в столь живописном месте. И даже прогулка на балкон уже не помогала.

Созерцая великолепие Альп, профессор смутился, будто все это дано ему авансом, и платой является нравственное совершенство, а он не в силах погасить счет.