Рад вас видеть, господин доктор, сколько лет, сколько зим?

– Я думал, ты уже не выйдешь в люди.

– Надо было кое-что обмозговать.

Шлейф приторного одеколона впивается в ноздри. Я с трудом удерживаю рвотный позыв, когда он приглашает меня войти. Когда-нибудь он признается, что не стоит переусердствовать с этой приманкой для самок.

Эта больница была построена в конце 90-х на стыке распада и возрождения культур. Не знаю, что это тебе дает, но факт довольно забавный.

Пока здесь проводился поиск территории, и разрабатывалась примерная схема здания, мир сотрясала крупномасштабная новость о распаде СССР. Пока здесь закладывался фундамент, на Востоке, в Сомали, разворачивалась гражданская война. Пока здесь возводились тонкие стены, Азия страдала от финансового кризиса. Пока здесь проводилась меблировка, по миру проносились волны протестов антиглобалисткого движения. Пока здесь что-то создавалось, где-то в мире что-то обязательно разрушалось.

К этому должна быть подобрана красивая теория. Но черт с ней, с этой красотой.

– Интерьер здесь довольно сдержанный, – замечает доктор. – Медицинское учреждение оно не напоминает, но и хоромами царя не назовешь. Первый этаж занимают просторная гостиная, – мы останавливаемся в коридоре, откуда доктор заглядывает в гостиную, чтобы поприветствовать нескольких собравшихся пациентов.

Я замечаю персидский ковер под небольшим лакированным столиком, окруженным простеньким диваном и креслами. На стене висят знакомые картины. В углу незаметно дышат растения. Одно из них похоже на пальму Ливистона. Встречается на территории Юго-Восточной Азии, Австралии и даже Африки. Черт его знает, как эта информация отложилась в моей памяти.

Чувствую, как психи, прервав свои развлечения, настороженно изучают мой профиль. Стремные ребята. Ужасно напрягают меня своим напряжением.

– За ней – закрытая кухня с особым доступом для персонала. Пациентам туда не попасть, слишком много колющих и режущих предметов. Справа – игровая, за маршевой лестницей – столовая. Оттуда – выход к пристройке для персонала. Наверху расположены палаты, тридцать абсолютно одинаковых комнат. Рядом с ними в самом начале коридора – мой кабинет. Думаю, нам там будет удобнее всего поговорить.

Доктор двигается к лестнице, и я, провожая взглядом удивленные лица психов, все-таки задаю вопрос:

– Почему здесь так мало света? Разве это не вредно для пси… пациентов?

– У моих пациентов расстройство психики, а не зрения, тем более, согласно…

Вдох

Я поднимаю глаза.

Темные запутанные кудри, свисающие до самого пояса. Иссиня-черные глаза, бегущие по моему вспотевшему лицу.

Не может быть. Не может быть.

Пружинистый локон на пухлой щеке, подпрыгивающий в такт каждому шагу.

Ледяной океан чувств сносит меня.

Легкое скольжение рук по перилам. Вздернутый нос. Надутые губки.

Мерзкая тошнота подступает к самому горлу.

Она касается моего плеча и, подпрыгивая на последней ступеньке, с легкостью пера опускается вниз.

Кажется, мое сердце с грохотом скатывается по лестнице к самим ее ногам, бесшумно ступающим по голому паркету.

Она замечает мой пристальный взгляд, хмурит лоб, машет длинными ресницами и исчезает за стенами гостиной.

Выдох

Алан, прекрати так на меня смотреть! Ты меня смущаешь, это неприлично!

Алан, ты… – По комнате раздается ее звонкий смех. – Ты сумасшедший. Хватит, я сказала. Ты меня слышишь?

– Ты меня слышишь? Алан! Алан!

– Твою мать!

Я не замечаю, как произношу это вслух. Да еще и с таким тревожным удивлением, словно снискал появление самого Господа Бога.

– Прости, что ты сказал?

Я, наконец, отзываюсь на голос, доносящийся со второго этажа. Доктор стоит у края лестницы и, вскинув брови, впивается в мой обалдевший вид