Он снова меня проигнорировал. Протест в откровенной форме. Но я заведомо знала, что будет сложно.

– Хорошо. Не хочешь разговаривать, не надо. Мне, в общем-то, всё равно. Твой отец мне платит не за разговоры. Так что можем помолчать вдвоём.

Я достала массажный стол и принялась раскладывать его, напустив вид, что до Игната мне дела нет. Разложила стол, застелила его свежей простыней, проверила, на месте ли масло и другие нужные мне вещи.

Игнат отложил игру. Думая, что я не замечаю, исподтишка поглядывал на меня. Я старалась не улыбаться. С виду колючий, он, как и любой ребёнок, нуждался во внимании.

– У меня всё готово. Сам ляжешь или тебе помочь?

Он насупился. Я ждала, что же он сделает.

– Я не смогу сам, – всё-таки признал он.

– Это ничего.

Подошла и хотела спустить его с кровати. Игнат вскинул голову, а я замерла, держа его под мышки. Это был наш первый тактильный контакт и первый прямой взгляд глаза в глаза. Игнат неожиданно сильно рванулся из моих рук.

– Я не люблю, когда меня трогают.

Я отпустила его.

– Тогда как нам быть?

Он пожал плечами.

– Ты можешь уйти.

– А папе мы что твоему скажем?

Он опять пожал плечами.

– Что ничего не получилось.

– То есть ты решил сдаться? Тебе другие тётеньки не помогли, и ты решил, что больше пробовать не нужно, да? Так, по-твоему, поступают настоящие мужчины?

Он хмуро посмотрел исподлобья.

– Два года назад моя дочь вывихнула ногу. Это, конечно, не то, что у тебя, но тоже неприятно. И ты знаешь что? Она терпела, хоть и девочка. Я-то могу уйти, Игнат, но дальше что? Так и будешь жить? Или, может, всё-таки стоит потерпеть и попытаться?

– А если будет больно? – Он посмотрел снизу вверх.

Я аккуратно положила ладонь ему на ногу. Старалась, чтобы это не было проявлением жалости или даже сострадания.

– Может быть, будет больно. Но ты всегда можешь мне об этом сказать. Папа тебе когда-нибудь рассказывал сказку про лягушку, которая попала в ведёрко со сливками?

Он отрицательно мотнул головой. Я позволила себе мягкую улыбку. Пару раз провела по его ноге и опять положила руку на колено, давая привыкнуть к себе.

– Раз не рассказывал, расскажу я. Слушай.

Я пересказала ему знаменитую и жизнеутверждающую историю про двух незадачливых лягушек, одна из которых захлебнулась сливками, а вторая взбила комок масла и выбралась. Та ещё выдумка, конечно, но для смышлёного шестилетнего мальчишки самое то. Пока я говорила, Игнат внимательно слушал, а я дотрагивалась то до его бедра, то до предплечья.

– Вот видишь, – сказала в самом конце. – Если бороться, то можно победить там, где победить кажется невозможным. Я не обещаю тебе, что совсем не будет больно. Но обещаю, что постараюсь сделать так, чтобы ты опять смог ходить сам. Но если я буду стараться одна, это не поможет, Игнат. Ты тоже должен стараться. Ради себя и ради папы. – Я подала ему руку раскрытой ладонью вверх. – Ну что, попробуем?

Он сидел, поджав губы. Моя рука так и висела в воздухе, и с каждой секундой надежда на то, что я сумела пошатнуть недоверие сына Захара, таяла. Моя бы воля – встала бы и ушла. Обида на его отца за то, что ни разу не захотел просто увидеть дочь, засела в сердце. Но Игнат не был виноват в том, что у него такой отец.

Я уже хотела убрать ладонь, но тут он неуверенно протянул мне руку. Опёрся и сам стал сползать с кровати. Я подхватила его и подвела к столу. Усадила и помогла раздеться.

– Я не боюсь, если будет больно, – заявил он очень убедительно.

– Это хорошо. Значит, ты достойный сын своего отца и вырастешь настоящим мужчиной.

Он кивнул. Говорить, что его отец, хоть и настоящий мужчина, вдобавок отпетый мерзавец, я, разумеется, не стала. В свои шесть Игнат был дико самоуверенным, несмотря на травму. Понятное дело, в кого.