– Полгода назад моя мать не была при смерти, Фред, – ответила я сквозь зубы, опасаясь, как бы она не услышала наш разговор.

– Может, ты забыла, но мы почти договорились снять на двоих квартирку?

Нет, он не жаловался на судьбу, просто решил подвести итог нашим отношениям и составить полный список своих претензий ко мне. Что ж поделаешь, надо признать, что по мере того, как разворачивались события в моей жизни, я давала ему все больше поводов для упреков.

Милая двухкомнатная квартирка, для нас двоих, со всеми удобствами, в Нантерре, мы даже съездили посмотреть несколько предложений. Но теперь мне это уже не интересно.

– Ты ведь знаешь, у меня сейчас нет средств, – я попыталась уйти от прямого ответа. – Мне нужно собрать на лечение маме. Курс в Соединенных Штатах стоит дорого, целых…

– …двадцать пять тысяч евро, я знаю, – перебил он устало. – Ты мне говорила об этом сотню раз.

Да, курс генетической терапии стоит двадцать пять тысяч, и только в одной клинике, в Лос-Анджелесе, делают такие операции, и это – последний мамин шанс. Подобную диагностику и лечение могут себе позволить лишь звезды шоу-бизнеса и миллионеры. Да, цена за жизнь не всем по карману. Но жизнь мамы для меня бесценна, и я пошла бы на все, лишь бы ее спасти. Поэтому я решилась втайне от всех записаться в «Ночные Красавицы».

– И скажу еще раз: пока я не собрала нужной суммы, все, что зарабатываю, до последнего цента, я буду отдавать ей.

Он понуро кивнул, став вдруг покорным и ручным.

Подумать только, совсем недавно я страстно любила этого парня, он был первым, кто разбудил во мне женщину, заставил трепетать и томиться мое нутро от безумного желания отдаться мужским ласкам. Но, как ни старалась, я не могла заставить себя опять испытать к нему нежные чувства. Я смотрела на Фреда и видела только исхудавшего мотоциклиста с тоскливой мольбой в глазах, готового расплакаться, лишь бы его приласкали, хотя бы из жалости.

– Ладно, пусть так. Но ты же можешь себе позволить прокатиться в кино со своим парнем?

– Не сегодня… Прошу, не упрашивай меня.

Чтобы как-то утешить, я по-дружески, тихонько погладила его по плечу. Тогда он взял мою руку в свою, решительно, но несильно.

– Эль, я знаю, почему ты стала такой, – сказал Фред сурово.

– Неужели?

За спиной я услыхала, как слабо скрипнули ступени крыльца, и поняла, что мама спустилась вниз и стоит за моей спиной.

– Это не из-за болезни Мод, а из-за твоей чертовой журналистики.

– Не говори ерунды…

– Да, да! Все эти городские пижоны, эти папенькины сыночки, которые читают «Ле Монд Дипломатик», которые по телику пытаются доходчиво нам объяснить, как нужно выкручиваться, чтобы найти работу! Все они запудрили тебе мозги!

– Фред, черт побери, ты не понимаешь! Они не запудрили, они взорвали мне мозг! – даже Соня не сказала бы лучше. Именно с тех пор, как наши пути разошлись, то есть сразу после окончания учебы в Нантерре, я почувствовала ту самую классовую пропасть, иначе говоря, «социальный барьер», согласно любимому выражению Жака Ширака. Для Фреда и своих бывших приятелей я стала предателем, изменив нашим принципам. Я, по их мнению, отреклась от нашего общего происхождения ради личных амбиций, переметнувшись на сторону богачей. Я пока не жила в роскоши и достатке, но уже перешла в стан врагов.

– Ну, так что с того? – хриплый голос мамы раздался за моей спиной. Она еле стояла на ступеньке, держась дрожащей рукой за перила, но всем своим видом показывала решимость броситься на Фреда. – Разве грешно стремиться к успеху? А? Чего ты хочешь? Чтобы моя дочь всю жизнь тряслась на мотоцикле у тебя за спиной? Ты это хочешь ей предложить?