Бывали дни, когда она не снимала свой старенький, расшитый узорами домашний халат. Незначительная деталь, вроде ничего особенного, но это доводило меня до слез. Я никогда не плакала при ней, давая волю чувствам лишь вечером, уже в своей комнате.

– Нет, Соня предложила работу, которую подыскала специально для меня.

– Ну и как? Интересная?

– Вроде да… или нет… Пока не знаю.

Мама не уставала без конца благодарить меня и хвалиться каждому, кто хотел ее слушать, что она произвела на свет такую заботливую дочь. А я вспоминала далекое детство, то время, когда она уходила на заработки задолго до того, как я просыпалась в своей кроватке; вспоминала, как на Рождество она всегда наряжала меня словно принцессу, хотя в кармане не было ни гроша; да и на мою учебу в престижном вузе она пожертвовала последние накопления, хотя имела полное право на старости лет тратить деньги на себя, на свое здоровье. Вот почему я старалась, как могла, поддержать, порадовать, а иногда даже побаловать мою милую мамочку.

– Посмотри, что я тебе принесла.

Я протянула ей белую коробочку со сладостями, перевязанную бирюзовой лентой.

– Что это? – живо спросила она, предвкушая удовольствие.

– Так, конфетки с ягодным вкусом: клубника, малина, вишня…

Маме очень нравились сладости из Парижа, ни с чем не сравнимое наслаждение. Я понимала эти маленькие капризы, но иногда приходилось идти на хитрость: я покупала на бегу коробочку конфет в лавке, прямо на станции, по дороге заворачивая ее в яркую подарочную бумагу из Парижа, купленную заранее. Ведь не важно, что за сладости были в коробке, какой марки и за какую цену, главное – сопровождающий ритуал, принятый между нами и доставляющий радость обеим.

Неожиданный звонок в дверь, резкий и дребезжащий, прервал счастливые минуты нашего общения. Фелисите, наша старая кошка, уже давно не выходившая из дому, потянулась у меня на коленях и лениво мяукнула.

– Ах! Черт возьми, я забыла предупредить. Звонил Фред и сказал, что вечером заедет за тобой. Должно быть, это он.

Еле сдерживая раздражение, я пошла открывать. За калиткой на улице вырисовывался силуэт в каске, верхом на черном мотоцикле с горячим мотором в тысячу кубических сантиметров. Конечно Фред, кто же еще! Мой дружок, он ходит за мной по пятам последние три года, и он – единственный, кого я познакомила с мамой. Фред Морино – юный бездельник, большой любитель военных искусств и многоцилиндровых мотоциклов, длинный как каланча, поджарый, мускулистый, всегда затянутый в черную кожу. Единственным его достоинством, на мой взгляд, является умение безропотно переносить мое постоянное нытье. Фред – мой поклонник, как раз такой, какого можно себе позволить в наших трущобах: мрачный, подозрительный, грубоватый, в вечном конфликте с самим собой и со всем миром.

– Привет, красотка! Почему ты еще не одета?

– Одета? С какой стати?

– Как? Разве мы не идем в кино? Через двадцать минут, в Ля Дефанс. Мать тебя не предупредила?

– Нет.

– Ну, тогда поторопись!

– Фред, маме сегодня нехорошо. Я должна с ней остаться.

Мне не нужно было оборачиваться, я спиной чувствовала, как из окна над входной дверью мама наблюдает за нами.

– У нее рецидив? – сухо спросил он безо всякого сострадания.

– Нет, просто нездоровится. И к тому же мне никуда не хочется идти.

Парень бросил на меня беглый взгляд, оставаясь верхом на железном коне. Потом перевел глаза на дом и внимательно его осмотрел, думая о своем.

– Полгода назад ты иначе со мной разговаривала, так ведь?

Слова были сказаны без желчи, без обиды, скорее, как просьба объяснить происходящее. Ему хотелось понять.