Настолько старым, что отражение никак не могло ему принадлежать: он видел свое будущее. Оно было прямо там, на скользкой глади дельфиньего тела. Это отражение коверкало вечно молодой автопортрет, который разум Джаспера положил в основу его личности. Несмотря на вес животного и собственное кровоточащее запястье, Джаспер чувствовал, что не может отвести взгляд.

Почему он увидел себя таким? Это какой-то знак? Как это понимать?

Когда он наконец поднял глаза, они с дельфином были уже не одни. Перед ним по линии берега выстроилась стена людей, все они тянули руки вверх и к нему.

У каждого в руке был мобильный телефон Гоголя, на который они делали фотографии и снимали видео. «Ты спас дельфина!» – выкрикнула женщина.

Джаспер выгнул бровь. Его плечи свело от напряжения.

– Ничего особенного, – сказал он.

Как только за Хейзел закрылась входная дверь, ей захотелось пройтись вокруг дома и оглядеться. Может, удастся куда-нибудь забиться и прожить на пару часов подольше? Хотя в ее случае варианта прожить подольше, скорее всего, не предполагалось. Когда пару месяцев назад она заикнулась при Байроне о переезде, он посмотрел на нее очень страшно. Почти отчаянно: «Ты представляешь, что мне тогда придется сделать? Ты правда хочешь, чтобы я пошел на крайние меры?» «Недопустимо», – сказал он ей. В переводе с байронического это означало, что хуже расклада быть не может.

И вот она здесь. Может, потому что все еще оставался мизерный шанс, что он ее не убьет? Хотя вряд ли. Конечно, сам он никого убивать не станет. Уж точно не своими руками. Хейзел было даже забавно представлять Байрона, в начиненном гаджетами костюме как с обложки «Wired», у выцветшего на солнце американского флага позади изгороди отцовского дома за таким тривиальным и неавтоматизированным занятием как удушение ее голыми руками. Пока он ее душил, она могла бы даже рассмеяться ему в лицо, ведь это было так на него непохоже. А сразу после убийства ему пришлось бы помучиться со сбоем распознавания эмоций. На самом деле ей стоило опасаться чего-то вроде микродрона-убийцы. Жужжащей штучки, похожей на пчелу, которая впрыснет ей химический яд прямо между глаз. Непросто будет убедить папочку, что ей всерьез стоит бояться чего-то такого. Но это и есть стиль Байрона. Точка.

А ей ведь правда не хотелось умирать. По крайней мере, вот так. Правда, перспектива и дальше исполнять роль постоянной аудитории Байрона и быть подопытной в его экспериментах подкинула ей монетку, которую можно нигилистично подбросить: орел – она умрет, решка – проживет самую жалкую жизнь. Но Хейзел все равно надеялась, что после долгих лет внешней и внутренней слежки и сожительства с человеком, которого она привыкла одновременно бояться и ненавидеть, жизнь без постоянной тоски уже принесет удовлетворение или что-то близкое к нему. Ей хотелось прожить подольше, чтобы увидеть, какая она, независимая жизнь с ее радостями и трудностями, которую она могла бы прожить, если бы не сбежала тогда к Байрону. Если бы ей хватило ума сказать: «Богатство – это, конечно, соблазнительно, но какой-то ты слишком странный; я, конечно, тоже, но что-то тут не так. Есть у меня нехорошее предчувствие насчет этого „нового этапа отношений“, как будто меня ждет что-то чуждое и враждебное, о чем я пока не могу знать».

Хейзел отвернулась от двери и открыла глаза, до этого она на всякий случай зажмурилась: а вдруг прямо сейчас кто-то или что-то бросит флакончик с быстродействующим ядом прямо ей в лицо.

Вместо этого перед ней предстало что-то вроде сценки из мюзикла про провинциальный городок. Стариковский, но достаточно крупный. Пенсионеры, должно быть, вышли смотреть закат, и закат был хорош. Лучи солнца оказывали омолаживающее воздействие. Они красили их седые волосы в каштановый, укладывали на лысые головы здоровый золотистый загар. Старички как по команде остановились, посмотрели на нее и помахали. Она как будто приземлилась в пенсионерской стране Оз с передвижными домами.